Беременность, приёмное родительство и чайлдфри: разные женщины говорят о материнстве. Часть 2

12 мая 2025

Я родила Мирона в 28 лет. Мы с супругом подошли к этому вопросу заранее и серьёзно. Оба прошли обследование. Мне было важно знать, насколько при моём диагнозе безопасна беременность. Врачи тогда сказали, что мне не только можно, а нужно рожать. Я была счастлива. Естественно, меня предупредили, что вынашивание будет тяжёлым – что, возможно, придётся часто лежать и больше беречь себя. Но моя беременность прошла достаточно легко.

Страхи, безусловно, были. Мне иногда казалось, что из-за того, что у меня ДЦП, я могу как-то не так выносить ребёнка. К слову, ДЦП по наследству не передаётся. Был страх, что при родах что-то пойдёт не так, ведь моё заболевание – результат врачебной ошибки при родах у моей мамы. Но кесарево прошло удачно, и я услышала заветный плач малыша.

Преодолевать страхи помогло понимание того, что многое надумано и накручено. По факту я каждый месяц, как положено, ходила к врачу, сдавала все анализы в срок и знала, что плод развивается хорошо. Это радовало и помогало развеять страхи.

Ведь всё, что мы разделяли на двоих: готовка, уборка, покупка продуктов, садик, прогулки, – всё легло на мои плечи. Но, как показывает практика, трудности только закаляют. Постепенно я поняла, что многое могу сама, и стала спокойно справляться с бытом и многими делами. В будние дни сын со мной, а в выходные его забирает папа. Поэтому воспитанием ребёнка всё-таки занимаемся мы оба.

Помимо материнства, в моей жизни есть много всего. Сама я очень люблю жить жизнь, ведь в ней столько всего интересного и многое хочется попробовать! Мне нравится быть на природе. Очень люблю танцевать. Танцую как дома на кухне, так могу и в любимый клуб заглянуть. Мне нравится встречаться с друзьями и посещать разные интересные места. А иногда люблю посидеть в тишине с книгой. Люблю вести свой блог и быть социально активной. Водить машину и кататься на мотоциклах по вечернему городу. Сына я приобщаю к досугу и пытаюсь показать пример заинтересованного этой жизнью человека. Мне кажется, это важно – показать ребёнку, что в мире есть столько всего, чем ты можешь заниматься и получать от этого удовольствие! Жить жизнь в удовольствие – потрясающе!

Из-за ДЦП у меня довольно слабое равновесие, поэтому приходится ходить с опорой. Раньше, когда ребёнок был маленький, это была детская коляска. Сейчас я передвигаюсь с роллаторами – это такие ходунки на колёсах. Мирон, мой сын, очень оберегает меня, подаёт мне руку, приносит трости, прикатывает роллаторы. С самого маленького возраста говорим с ним о том, что все люди разные. И он сам настолько хорошо меня чувствует – каждый раз это очень трогает.

Я очень переживала, что как только он начнёт ходить, я просто физически не смогу догнать его. А вдруг выбежит на дорогу? Но Мирон настолько понятливый ребёнок. Он никогда не убегал от меня. Справедливо будет дополнить, я часто разговаривала с ним об этом, что это опасно, что в случае чего я не смогу его поймать. Как говорил мой бывший муж: «Ты физически взять (ситуацию) не можешь, поэтому берёшь умом».

Я поняла, как много я могу, что даже с диагнозом ДЦП я могу быть полноценной матерью. Я стала взрослее. Материнство закаляет и отрезвляет. Ты уже не просто ты, а мама, и несёшь огромную ответственность за физическое и ментальное здоровье маленького человека. Физически я стала намного выносливее, активнее. Мне кажется, даже здоровье стало лучше. Прокачаннее.

Самое приятное в материнстве – это невидимая, но очень крепкая связь со своим ребёнком. Улыбка, смех. Когда вы обнимаете своего сына, всё остальное просто перестаёт существовать. Это невероятная всеобъемлющая любовь!

Самое сложное – это, безусловно, контейнирование эмоций ребёнка. Когда у тебя не хватает сил на саму себя, но приходится ещё объяснять, говорить, выслушивать, успокаивать сына. Это правда сложно.

Если врачи разрешают вам рожать и вы сами хотите этого, но боитесь – обязательно рожайте! Для своего ребёнка вы будете самой лучшей мамой, и совсем не важно – есть у вас диагноз или нет. Материнство – уникальнейшее приключение длиной в жизнь, окутанное большой любовью!

Мне было 29 лет, когда я забеременела. Я жила одна. Считаю, что у меня была идеальнейшая беременность и в целом весь детский возраст дочери до школы тоже был классным. Я довольно много ездила в какие-то рабочие командировки, с дочкой оставались мои родители.

Примерно с трёх недель я посадила Арину в слинг и мы ходили по разным местам: на дни рождения, к моим подругам, в какие-то кафе, заведения. Я нигде не встречала замечаний в наш адрес – может быть, я сейчас их не помню, а может быть, я на них никак не реагировала.

Мы много путешествовали, посетили, наверное, стран десять. Когда дочери было пять лет, мы зимовали на Шри-Ланке четыре месяца. Мне было довольно легко, очень помогали моя мама и сестра. Ко мне мама приезжала за 400 километров. Я тогда жила в Томске. В пятницу после работы она ехала на электричке до Новосибирска 120 километров, потом на автобусе из Новосибирска в Томск около 300 километров, и на такси приезжала ко мне ночью уже. Привозила мне пельмени, голубцы, разделанное мясо. Загружала всё в морозилку. В субботу гуляла с Ариной. Помогала с уборкой по дому. В воскресенье в обед она уезжала. Я до сих пор ей невероятно за это благодарна, потому что весь процесс приготовления еды был с меня снят. Я просто закидывала продукты в мультиварку и всё. Так мы и жили. 

В 2020 году начался ковид, и это было очень тяжело. Я себя поймала на том, что не очень готова вовлекаться в детские игры. Но мы заказывали на маркет-плейсах много всякой ерунды, делали опыты, проводили кучу времени вместе. У нас под окнами был пруд, мы ходили гулять.

Добавился весь этот менеджмент: отвезти в школу, забрать, уточнить про уроки. Я стараюсь искать такие варианты учебных заведений, где дети делают уроки в школе, чтобы это не было моей ещё одной обязанностью. Последний год Арина училась онлайн. Меня радует, что дочь самостоятельная. Она может приготовить себе еду: яичницу, блины, сварить борщ. Я считаю, что в этом месте я – хорошая мама, у меня ребёнок с голоду не умрёт.

Помню, когда ей было три, мы уехали на Алтай на месяц, она прыгала на кровати, а я спросила Арину, что такое счастье. Она сказала, что счастье – это когда с мамой. И я начала рыдать. У меня было чувство вины из-за того, что я часто уезжаю по работе, не всегда её беру с собой. Сейчас, конечно, такого нет.

Мне интересно проводить время с дочкой: смотреть фильмы, говорить, рассуждать про права человека. Моей дочери сейчас 11 лет, и она вступила в пубертат. Вот в этом месте мне непросто. Мне кажется, что к этому не была готова больше я, чем она. Потому что у неё есть гормональные изменения, которые отражаются на психике. Она стала более закрытой. И мне всё время хочется спросить, где моя маленькая, приятная девочка, удобная. А сейчас у неё всё про границы, про своё мнение. И меня довольно сильно накрывало. Я брала консультации у психолога, читала возрастную психологию и педагогику.

Я умом понимаю, что сепарация – естественный процесс и природа так задумала отчасти. Но эмоционально мне бывает сложно переживать сейчас эти периоды, когда у нас портятся отношения, когда мы друг друга не понимаем. Наверное, сейчас наиболее сложный период моего материнства. Я с ней живу одна. Мы переехали в Казахстан, и нет здесь рядом ни моей сестры, ни бабушки, ни дедушки, ни других родственников – не с кем разделить ответственность за это материнство. Я благодарна моим друзьям и партнёру за то, что они меня поддерживают в моих сложностях. Могут выслушать, заказать еды, отвезти её на какие-то мероприятия, купить абонемент на ЛФК. Это, конечно, большая помощь. 

И делать это явным, потому что я могу казаться очень сильной. Могу улыбаться, когда мне плохо, и люди со стороны не поймут, что на самом деле я уже на грани истерики и психоза. Поэтому я стараюсь не доводить до таких состояний, а вовремя обращать внимание.

Я обращаюсь за помощью к своим подругам, у которых дочери уже перешли этот возраст – им по 16, 17, 18 лет. И как мантру себе повторяю, что это закончится, она повзрослеет. Вспоминаю себя в её годы. Сейчас мне сложно ещё и потому, что мой подростковый опыт и травма резонируют очень сильно с тем, что переживает дочь. Я как будто второй раз такое переживаю, и меня накрывает.

Самое сложное в том, чтобы быть матерью, – это постоянно быть устойчивой, потому что ребёнку нужна опора и что-то незыблемое в этом мире. Быть понимающей, принимающей, даже когда у меня проблемы на работе, в личной жизни.

Понимаю, что разделять с ней какие-то неприятные штуки я не могу, не должна и не готова. Потому что я считаю, что мама – это не подружка, которая может с дочерью обсуждать: «У нас нет денег», «Мы все умрём», «Мы умрём под мостом». Ребёнок не в силах это контейнировать. И мне бывает очень сложно, когда некуда это отнести, когда до терапии далеко. И ещё мне бывает сложно быть таким большим контейнером для дочери. Потому что я тоже считаю, что не всегда готова и должна контейнировать. И ей нужно какое-то социальное окружение: друзья и подруги, психолог. Иногда я дочь отправляю на консультацию к психологу, и это помогает. 

Я точно не хочу больше детей, потому что не готова не спать ночами. Каким бы спокойным ребёнок ни был, если это грудное вскармливание, совместный сон, то всё-таки не бывает долгого сна – он прерывистый. И ты обслуживаешь младенца: моешь его, кормишь его. Надо постоянно наблюдать за тем, как он пописал, покакал. У нас бывали ситуации, когда дочка заболевала и мне действительно надо было считать суточный объём мочи, чтобы отследить своевременное обезвоживание.

Это довольно долго продолжалось, лет до четырёх, тогда это было приятно. Сейчас я понимаю, что стала старше, у меня может быть больше проблем со здоровьем, со спиной. Тем более я не готова одна быть матерью двоих детей. Но и выстраивать партнёрские отношения с совместной жизнью в одной квартире я сейчас тоже не готова. Потому что я хочу жить свою жизнь.

Мои слова поддержки матерям других девочек-подростков такие: надо своё дитя любить безусловной любовью. Каким бы монстром ни казался ребёнок здесь и сейчас, только опора на материнскую безусловную любовь, мне кажется, может разрулить ситуацию. Надо отстать от ребёнка и понимать, что это пройдёт, и девочка повзрослеет совершенно точно и вернётся уже к нам в другом облике. Понятно, что нужны границы. Есть границы дозволенного, есть недозволенного.

В сознании у ребёнка останется то, что мама может быть разной, но вообще-то она любит и принимает и к ней всегда можно прийти. Мне хотелось бы, чтобы моя дочь так думала. И чтобы другие дочери матерей, тем более соло-матерей, тоже думали так же.

В первом браке у меня были проблемы с зачатием, не то чтобы критичные, но от постоянных врачей я сильно устала. Разные попытки гормональной терапии, я пробовала всё, кроме ЭКО.

Когда второй муж предложил выйти замуж, у меня было условие, что у нас будет приёмный ребёнок. Он был не против. А у меня была idée fixe – хочу ребёнка, и всё. В детстве я мечтала, что моя мама кого-нибудь усыновит, потому что я была одна в семье. Потом выросла и стала думать, а почему бы этого не сделать мне. К моменту второго замужества я уже активно варилась в теме приёмного родительства – читала блогеров и разные книги.

Муж был в целом за, но я занималась всем сама. Мы для приличия попробовали сдать анализы и опять попить гормоны, но план уже у нас был – мы хотим приёмного ребёнка. Если говорить про сроки и цифры, то мне на тот момент было 24, а мужу 29. От идеи до воплощения у нас прошёл год.

Причём все: от самых распространённых, что вот, вырастет и уйдёт искать биологических родителей, или унаследует ген алкоголизма, или психиатрический диагноз, до вполне реальных страхов. Например, что у ребёнка будет реактивное расстройство привязанности, а это значит, что он не сможет нас любить и строить отношения (не только нас, но и всех людей) или что мы полюбим ребёнка, а у нас его заберут, или, наоборот, что не полюбим и будем жалеть о своём решении всю жизнь.

Как я с ними боролась? Самый большой страх всегда от неизвестности. Чем больше информации я получала, тем менее страшно мне было. Об этом всё уже написано и рассказано – люди боятся одного и того же. Поэтому к моменту принятия решения я боялась уже не мифического приёмного ребёнка, а определённых трудностей, связанных с этим, и заранее имела план, как можно их решить.

Когда мы познакомились, дочери было три месяца. Я не очень верю в знаки свыше, волшебные осознания и всё такое, поэтому я не надеялась, что возьму ребёнка на руки и такая: «О, ты точно мой».

Мы записались на знакомство с тремя детьми (просто пришлось ехать в другой город, и не хотелось зря). Нашей дочке было 3 месяца, второй девочке было 7. С третьей мы не стали знакомиться. Просто выбрали ту, которая младше и по списку диагнозов здоровее. 

Регина знает о том, что мы её удочерили. Сейчас все психологи пишут и в школе приёмных родителей об этом говорят – тайна усыновления вредна для ребёнка. Ребёнку жить всю жизнь во лжи, а взрослому в страхе – плохой выбор. Ещё причиной не скрывать это для меня стала мысль, что это не стыдно.

Если человек, например, по каким-то причинам не может родить, то это не стыдно. Это факт, с которым надо как-то жить и принимать, а не стыдиться. И также быть приёмным ребёнком не стыдно. Мы не решаем, у кого рождаться. Поэтому мы с Региной не скрываем этого. Стать мамой – радость и гордость, и я хочу, чтобы люди всё это со мной разделяли, а не чтобы сочувствовали.

Мы говорим об этом и с младшей дочкой. О том, что люди разные и история жизни у всех разная. В нашей семье дети появились разными способами, и это нормально. У нас все привыкли, и разницы в отношении ни у кого к детям нет, ни у меня, ни у их папы, ни между друг другом. Они сёстры. С папой девочек мы в разводе уже четыре года, но он продолжает быть отцом обеим. При всех моих обидах на него, я за это его очень уважаю и ценю.

У меня же получилась классическая история из сказки про приёмных детей. Мы привезли Регину домой, ей было пять месяцев, и через три недели я узнала о собственной беременности. У меня приёмное родительство и биологическое слилось в один большой ком. Считается, что биологических детей любить и принять проще, потому что гормональный фон и физиология говорят нам, что эту крошку надо любить и защищать. А приёмный ребёнок может пахнуть по-другому, не быть похожим на родителей, не иметь всех тех биологических защит, которые эволюция нам дала, чтобы родители делали всё, чтобы младенец выжил. 

Я не могу сказать, что у меня было именно так. Вместе с рождением младшей дочки меня накрыла не вселенская любовь, а адская послеродовая депрессия. Думала, что материнство в принципе разрушило мою жизнь. Вместо счастья я оказалась в аду. 

Выходит, что именно рождение кровного ребёнка меня в такое состояние погрузило. Хотя факторов много: дети-погодки, когда одному ребёнку год, а другой новорождённый – это невероятно сложно. Отсутствие помощи, проблемы со здоровьем – и физическим, и ментальным. Для меня в то время не было разницы, родила я двоих или одну. Мне просто жить не хотелось. Только спустя год, когда приёмной дочке было два года, а младшей один, я чудом попала к врачу, и мне поставили диагноз, прописали лекарства, и я снова захотела жить.

Люди, когда узнают, что я стала приёмной мамой, обычно реагируют с любопытством, восхищением и немного с опаской. Мало ли на что я ещё способна, если могу воспитывать не кровного ребёнка. Часто шучу, что стоит сказать, что у меня приёмный ребёнок, вечеринка тут же становится моей. Я без проблем могу ответить на все интересующие вопросы, но спустя восемь лет мне немного надоело рассказывать одно и то же. Однако я считаю важным продолжать говорить, потому что вот уже для большого количества моих знакомых приёмный ребёнок – это не несчастная сиротка, спасённая мифической всемогущей женщиной, а просто ребёнок, которого растит такая же обычная женщина. Мы просто люди и просто живём. Я – не герой, а моя дочка не несчастная. Наши пути пересеклись таким образом, но в остальном мы самая обычная семья.

Хочу добавить, что может складываться впечатление, что я вся такая святая и не вижу разницы между кровной дочкой и приёмной. Это не так. Я вижу. Кровная очень похожа на меня маленькую. Она умничка и мамина радость. Схватывает на лету всё, у неё отличная память, прекрасная логика. Она послушная, хорошо учится, легко ладит с другими людьми. Мне очень легко её понимать. Очень приятно видеть продолжение себя в маленьком человеке. Приёмная дочка совсем другая. У неё очень яркая, невероятно красивая внешность. Мой любимый вопрос от людей: «Почему у вас старшая красивая, а младшая на маму похожа?» У неё есть проблемы с концентрацией и памятью. Она думает как-то не так, как я привыкла. Она тот ребёнок, на которого все постоянно жалуются. Люблю ли я её от этого меньше? Нет. Но понимать и принимать её сложнее.

В этом я вижу в основном свою зону роста. Принимать других людей такими, какие они есть, – сложно. А дети – тот случай, когда у тебя нет выбора. Очень хочется дать детям какие-то инструменты, чтобы они не повторяли наших ошибок, не делали глупостей, хочется сказать им, какими им надо быть. Но единственное, что на самом деле мы можем в этой сфере, – научиться принимать и видеть в ребёнке человека, а не свои ожидания от него.