Алия Джимран

25 марта 2022

«Мы проснулись в полшестого утра от взрывов. Муж будил меня со словами: «Вставай, война началась!» У него был такой голос, что я поняла – не шутит. В моём рабочем чате ребята писали, что у них тоже в разных районах города слышны взрывы. Какое-то время мы не знали, что делать. Идти на работу? Муж к семи утра поехал и вернулся через два часа. Когда он возвращался домой на метро, видел, как много людей уже спускаются с вещами, чтобы прятаться от взрывов.

Со временем привыкаешь к тому, что постоянно что-то взрывается, стреляет и бахает. В первые несколько дней мы спускались каждый день и сидели по шесть и восемь часов. Потом меньше. А спустя неделю мы спустились где-то на час, после вовсе перестали. Переехали в ванную, соблюдая правило двух стен. Во всех остальных комнатах есть окна. В ванной казалось более безопасно и было ощущение, что это нас спасёт в случае попадания в квартиру.

Полина практически жила в ванной: спала, ела, смотрела мультики, вязала. У неё не было явных признаков беспокойства – скорее, нам с мужем было чуть спокойнее, пока она была там. Я один раз сварила суп, пару раз варила каши и жарила котлеты. Но всё очень быстро и торопливо, немного дрожащими руками – мне каждый раз казалось, что я не успею доготовить, не успею выключить газ и так далее со всеми вытекающими.

Самый страшный день был один – у нас не было света, интернета и связи. Ты сидишь в своей квартире, горит свеча, и ты полностью отрезан от мира. Абсолютное чувство беспомощности. У меня в тот вечер были панические атаки – я задыхалась, не могла вдохнуть полной грудью несколько часов. Чтобы уснуть, пришлось выпить залпом пятьдесят граммов коньяка. Залежалась бутылка с мирных времён, но никто её не пил. И вот пригодилась. Вообще я люблю пить кофе, у нас есть кофемашина, но почти за две недели выпила две чашки – боялась лишний раз за нервы. Почти все дни я спала на полу в ванной. Полина в самой ванне (это было очень неудобно, так как ванна стандартных размеров, а рост Полины 163 см). Муж спал в кровати. Мы шутили, что спим в разных местах, чтобы в случае чего кто-то кого-то откопал. И с надеждой, что наша «изобретательность» нам не понадобится.

Это решение далось очень сложно. Но я и не знала, что когда-то в моей жизни будет настолько безвыходная ситуация. Оставаться в городе – как игра в рулетку. После того как упал снаряд на базар в нашем спальном районе, мы поняли, что так же он упадёт и на нас. Мы попытались рано лечь спать. Утром должен был приехать таксист-волонтёр, чтобы отвезти нас на вокзал. Но так как он собирал и группировал людей, мы не знали, во сколько точно нам надо быть готовыми. Я легла спать в 22:00 и до 23:30 просто лежала, обливаясь слезами. Я не могла ничего с этим поделать. Потом психанула и сидела в телефоне до часу ночи.

Из Харькова до Львова мы ехали на поезде. Сейчас в стране проезд бесплатный. На бесплатном эвакуационном поезде дорога заняла шестнадцать часов – оптимальное время, учитывая войну, потому что бывает поезд едет двадцать часов и больше. Полину я пристроила, и она сидела. А я стояла, иногда присаживалась на чемодан. В шесть часов вечера свет в поезде отключили для маскировки. И тогда стало страшно.

Когда ехали из Львова в Польшу, дорога заняла пять часов, из них три – на таможне. Было очень холодно стоять в тамбуре. И вот там Полина уже заплакала: «Мама, куда мы едем? Я хочу домой». Не отпускало леденящее чувство одиночества и неопределённости.

В Польше нас очень тепло встречали. Окутали заботой, дали ночлег, еду, сим-карты. Также было много прессы. Там я встретилась с подругой, которая ехала на машине. И её дорога из Харькова заняла на двое суток больше, чем у нас. Теперь мы все вместе в Чехии. Здесь нам дают работу – мы будем операторами на конвейерной линии. Это считается хорошей работой, и мы очень благодарны. Хорошо, что у меня Полина не крохотная малышка, я могу пойти на любую работу.

Мы поселились в маленькой деревушке в Чехии. Жильём нас обеспечили, также предоставили всё необходимое и для питания, и для гигиены. Здесь мы останемся до победы Украины и встречи с мужем и нашим котом. Это меня поддерживает.

Всем женщинам Казахстана и мира я желаю просто тишины. И чтобы мы никогда не узнали горя и беды, о чём писали в учебниках и книгах про войну».

«Война началась утром взрывами, когда я сушила волосы феном. И в двери начала колотить старая хромая соседка, с которой я не очень лажу, с криком: «Катенька, вы телевизор смотрите? Война началась, и надо бежать!»

Я вышла на улицу. Езжу на работу на попутке. А трасса уже была забита машинами и почти не двигалась, такая пробка. Парень, с которым должна была ехать, бывший военный, атошник, ответил, что сегодня никуда не едет вообще, нужно сориентироваться, что реально происходит, и оценить масштабы. И в дороге может быть опаснее, чем дома.

Я позвонила шефу, спросила – пытаться ли добраться до работы? Он сказал – сидеть на месте, быть на связи. Первые взрывы рядом со мной были где-то в 6:10-6:15 и около того.

Это было с воздуха.

А потом все судорожно пытались снять хоть какие-то деньги. Мужчины стояли с растерянными, ошарашенными лицами. Женщины почти всё время плакали в очереди к банкомату. Было много иностранцев, они вообще были потерянными.

У нас в первые дни в укрытии были африканцы с беременной девушкой. Но им удалось дня с четвёртого выехать до вокзала на такси и уехать.

Дом стал чем-то очень родным. Я всегда любила его. Он стал реализацией моей мечты. Именно то, что я хотела: за городом, не высотка. В маленьком живописном селе, но сразу за Киевом, в прекрасном уютном жилом квартале с чудесной инфраструктурой. Моя квартира в маленьком жёлтом домике с красной крышей, и квартал выглядит так же, как маленький уютный немецкий городок. Всего три этажа и плюс высокий цоколь и мансарда. Только два подъезда. Вода из скважины под домом не фторированная, не хлорированная, пахнет свежестью.

У меня крохотная однокомнатная квартирка-студия 32,5 кв. м с маленьким балконом. И в ней всё игрушечное. Я себе выбрала ориентир на стиль прованс. Все, кто приходит в мой дом, изумляются: розовый шкаф? зелёная кухня? шторы в лавандовые букетики? плетёный комод и сундук?

Все офигевают, а в глазах некоторых женщин обычно вижу осколок острой боли – я смогла сделать то, о чём они до сих пор мечтают с детства. И никому не отчитываться и не спрашивать разрешения, потому что это МОЙ дом. Это, наконец-то, МОЁ пространство.

И я реализую в нём все свои желания – накидка на диван в стиле Лауры Эшли? Да, легко – купила старую польскую машинку в чемоданчике. И сшила.

Мебель, кроме кухни и столика с табуретами, пока старая, и б/у, и кто-то что-то подарил.

Но я захотела вересковый шкаф. Купила краску, колор, разболтала и сделала – в этой квартире моя жизнь перестала быть «жизнью завтра», она стала «жизнью СЕЙЧАС». Нет никакого завтра, хочешь – сделай из чего есть прямо сейчас, потом по ходу заменишь на новое.

Я мечтала об открытых деревянных полках. И сделала себе такие. У меня кухня вместилась в буквальные два квадратных метра. И я это сделала, я сама придумала всё в ней. И да, мой холодильник! Он вызывает фурор. Его некуда было поставить на кухне. И я поставила в комнату, придумала – он стал шкафчиком – покрасила его в вересковый цвет и приклеила в технике декупаж картинку, о которой давно мечтала. Когда жила в Киеве, в ободранной гостинке, бывала у клиенток в хороших домах, где на лестничных площадках стоят цветы в горшках. И я реализовала это у себя дома. У меня в коридоре фикус, шеффлера, драцена и мелисовая герань.

Мой дом для меня – точка отсчёта моего «хочу»: я живу, как хочу. Мой дом – точка отсчёта себя, он часть меня в этом. Он моя проявленность. Мне кажется, если бы я из него выехала, я бы уже сгорела внутри.

Мой сосед, учитель гимназии из Горловки, Донбасс, на пенсии, остался – вся семья уехала, а он упорно остался. Сказал: «Не могу я больше, не могу я бегать, я уже набегался от них из Горловки, мы только жить снова начали, я не поеду». Его близкие мне звонят и просят уговорить его выехать. А я им ответила: «Вы можете быть уверены только в том, что он по поверхности там будет без осколков, но вы не можете быть уверены, что его сердце и мозг не тронут инфаркты и инсульты. Не трогайте его – это его выбор. Он не хочет. Он не может».

Люди очень много помогают друг другу. Только что звонила двоюродная сестра из Гуляй Поля – это юг, Запорожская область. Они выехали за сорок километров куда глаза глядят – приехал бывший муж, забрал всех в машину, и поехали лишь бы куда. Потому что «Грады» и нет света, газа, воды, отопления. А зима. Но ехать куда-то не хотят, просто отъехали на безопасное расстояние. И их приняли просто люди, чужие люди. Сами вышли, спросили – откуда и куда, и взяли к себе в дом, четвёртый день сидят все в простой хатке в селе.

Чтобы ни Беларусь, ни Казахстан не влезли в эту войну. Чтобы не позволили замазать себя в кровь по самые щёки. А он это пытается сделать не столько из-за военной помощи, сколько, чтобы народы этих стран стали такими же изолированными, какими сейчас становятся россияне, и чтобы у них был открыт только один путь – к России и больше никуда. Хочу, чтобы Китай не вписался поставками вооружения.

И мы справимся. Наши мужчины стоят насмерть, они ногами в землю врастают. У нас тут за восемь лет вялотекущей войны со связанными руками сердца закипели. А сейчас они горят.

Мы хотим не просто мира. Мы хотим победы. На мир после всего, что случилось, мы уже не согласимся, только капитуляция, контрибуция и репарация.

И наша армия не даст нашим политикам никаких других шансов, только так.

А ещё я хочу пройти, никуда не торопясь, по любимому Киеву в удобной обуви и длинной юбке. Зайти в любимое кафе и выпить не спеша капучино с корицей. Пройти через весь центр по стеклянному мосту от Печерска к Владимирской горке, а потом подняться к Михайловскому и спуститься по Андреевскому спуску на Подол.

Зайти в Булгаковский домик: если когда-то будете в Киеве – обязательно зайдите, он неповторим».

Я жила в Донецке до 2014 года. Тогда бои начинались с окрестностей, но когда сровняли с землёй новый аэропорт – красивый, современный – мы решили уезжать. Буквально за несколько часов мы собрались, загрузили вещи в машину и уехали. Уезжать было страшно. Последние недели до того, как война пробралась уже в город, не верили, что это наша реальность. Вот как сейчас люди по всей Украине долгое время не эвакуировались, потому что не верили, что такое возможно.

 

Незадолго до войны у меня обнаружили рак, нужна была терапия. Меня хватало только на то, чтобы спасаться. Сначала мы выехали в Харьков. Потом в Казахстан. И всё это время в моём родном городе постоянно шла бойня: там или тут. Донецк пришёл в упадок.

Мои родители жили неподалёку от Донецка. Помимо меня, рак обнаружили и у моего папы. Его нужно было везти в Харьков, он уже был очень тяжёлый. Военные действия уже велись в Донецке, что-то долетало до домов мирных жителей. Например, выставлялись «Грады», потом что-то возвращалось к людям во дворы. И везти папу было опасно на скорой помощи через границы и обстрелы. Но в Харькове папа не смог долго продержаться, к сожалению. Было уже поздно. Бедная моя мама: и муж болен, и ребёнок, и вокруг война. Она меня от многого уберегала. Это было страшное время. После скорой смерти папы мама вернулась в деревню в Сумской области в бабушкин дом. Сейчас там воюют и, конечно, небезопасно.

Моя сестра долгое время была в подвале Харькова, потом эвакуировалась. Пять дней она ехала тысячу километров до границы – добираться очень тяжело и опасно. Сейчас сестра и мой племянник четырнадцати лет в Швейцарии. А её муж остался воевать на Украине. Мой друг стал заведующим отделения в областной больнице в Донецке. Многие врачи уехали, а он почувствовал, что там нужен. Нагрузка на врачей сейчас большая.

«Если не забывать войну, появляется много ненависти. А если войну забывают, начинается новая», – писала Светлана Алексиевич, которая получила в 2015 году Нобелевскую премию по литературе. Я зачитывалась её книгой «У войны не женское лицо», потому что на тот момент она была единственным автором, которая перестала сакрализировать или романтизировать войну. Было тошно. А кому-то, видимо, нет, не тошно. И кто-то решил повторить это снова.

Фотографии предоставлены героинями материала