Ксения Кутелева:

«Если ты показываешь

в спектакле голую жопу, надо чётко понимать – зачем»

17 октября 2018

— Для меня это не мёртвый театр, театр не музейного типа. Он даёт возможность брать новый материал. Нет МакДонаха, например, ни в одном государственном театре? Экспериментальный может себе позволить. К тому же это новые подходы в работе актёров и режиссёров и вообще во взаимодействии всех тех, кто театр делает, с публикой. И третье преимущество – театр перестаёт быть только театром. Он включает в себя новые элементы и смыслы. Хороший пример – «Ильхом» (Театр имени Марка Вайля в столице Узбекистана – один из первых независимых коллективов на территории стран СССР, основан в 1976 году. – Прим. ред.). Они в спектакль включают живой музыкальный ансамбль. В Казахстане тоже это есть: Артур Асланян как актёр и музыкант-мультиинструменталист задействован во многих проектах, нам для спектакля Stay True диджеи музыку писали. Где это могло бы быть ещё, если не в экспериментальном театре? В лаборатории на «Откровении» художники выставляли свои работы. Не так, что до спектакля человек прошёл и на это посмотрел, а прямо внутрь спектакля добавляются другие виды искусства и даётся возможность этим деятелям стать частью театра. Кроме того, в этом гораздо больше свободы для реквизиторов, костюмеров, гримёров. Есть, конечно, завёрнутые в красивые фантики спектакли и у академщиков, не спорю. Но там это, скорее, исключение, чем правило. А у нас это всё же больше правило.

— Театр же развивается. И то, что пять лет назад было передовым, экспериментальным и шокирующим, сегодня уже кажется нормой. Допустим, работа с текстом. В академических театрах часто ставят по написанному, соблюдая все ремарки автора пьесы. Сократить текст, сделать героя не таким, каким его описывает автор, или вытянуть из всего произведения только одну линию – это было обалдеть как смело. Сейчас мы работаем по всем произведениям Кинга: делаем такую выжимку из всего творчества, которая будет понятна и тем, кто прочитал одну книгу или посмотрел фильм, и фанатам со стажем. Или вот, допустим, жанр вербатим. Я дикая фанатка московского «Театр.doc», и когда они только появились, документальный театр считался чем-то передовым, сейчас же это просто их стиль. Но когда через пару лет твой эксперимент становится обыденностью, нужно искать что-то новое.

— Не совсем эта аксиома подходит театру. В моде, к примеру, всё понятно: раз в 20–30 лет тенденции возвращаются, меняются ткани, фасоны остаются. Но в театре... Мы же не можем взять и начать ставить так, как ставились в оригинале шекспировские пьесы: актёр даже текст не учил, выходил со своим талмудом и три часа читал текст. Если сегодня так же сделать, зритель встанет и уйдёт: ему не интересно, у него дефицит внимания и клиповое мышление. Хотя где-то с 2015 года возвращается мода на долгие спектакли, которые идут три часа, восемь или сутки. Но вернули-то только продолжительность, наполнение совсем другое.

— Да, и с другим отношением. И зрителя, и к зрителю. Театр вообще зачем существует? Для зрителя и от зрителя. И когда какой-нибудь режиссёр говорит, что ему всё равно, понял зритель или нет... Это для меня дичь какая-то. Нет, мы не делаем попсу на потребу. Но всё-таки у зрителя должна быть возможность задуматься или даже психануть на то, что он видит. Чтобы у него мозг зашевелился. Это одна из задач «Арт-убежища Bunker» – воспитать категорию думающего зрителя. Мы хотим показать, чтотеатр – это классно и интересно. Для себя, конечно, ты тоже всё это делаешь – тебе интересно, ты узнаёшь новое, экспериментируешь, пробуешь. Но кто-то же должен это всё оценить. И не в плане даже «О, классно!» или «Фу, отстой!» Зритель – это лакмусовая бумажка твоих действий. Не коллеги – мы постоянно в этом варимся, нам очень сложно это всё оценивать.

— Это всегда по-разному. У нас театр без кулис, мы очень много говорим со зрителями и до спектакля, и после. И вот, к примеру, я за один вечер говорю со студентом, домохозяйкой и человеком, который 50 лет в театре кукол проработал. Домохозяйка немного в шоке, но раздумывает, отправлять своего 15-летнего сына на спектакль, где ругаются матом, но говорят про таких же подростков. Студент готов всех расцеловать и умереть от восторга. А кукольника хватает сердечный удар и он орёт: «Пошли вон из искусства!» Все эти реакции хорошие. Или, когда я играю Мэг в «Королеве красоты», а зрителя так бомбит, что он кричит из зала: «Какая ж ты сука!» Это лучшая похвала, серьёзно. Это же классно, когда зритель начинает с тобой диалог, выкидывает тебе обратно на сцену какой-то реквизит.

— Очень хороший вопрос! Любое действие со сцены должно к чему-то вести. И очень многое зависит от подачи. У некоторых режиссёров и актёров получается самое отвратительное сделать самым замечательным. У Яна Фабра в «Бельгийских правилах» писающая на сцене актриса под зонтиком – это не мерзко. Смотришь и понимаешь, что она есть небо, а действие – символ всего лишь дождя. А в «Театре наций» спектакль про Нуриева, который прыгает на фортепиано и только изображает процесс испражнения, вызывает кучу нареканий. Что-то заходит, что-то – нет. Можно завернуть в любую обёртку, даже самую эпатажную, но самым главным всё же должен оставаться смысл.

— Или, наоборот, он скажет: «На фига я всю жизнь смотрел эти нафталиновые оперы? Вот он, живой театр!»

— Тут всё просто. Если ты показываешь в спектакле голую жопу, надо чётко понимать – зачем ты это делаешь. Потому что ты похудела, сделала пилинг и срочно надо эту жопу куда-то выставить? Или это всё-таки какой-то символизм, это может пойти на пользу спектаклю, и может ли вообще голая жопа существовать на сцене адекватно? Это всего лишь инструменты, и надо хорошенько задуматься – пользоваться ими или заменить чем-то более эффективным. Эпатаж нужно воспринимать как способ достижения цели, а не саму цель.

— Мне кажется, актёр не имеет права на религию, на соблюдение всех этих правил. Не могу я заниматься одним из великих грехов – лицедейством – и быть верующим человеком. Тут поиграл, а потом пошёл в церковь и замолил? Это как-то странно. Или когда актёр отказывается менять внешность, к примеру. Если уж ты отдаёшь своё мясо режиссёру, зрителю, сцене, ты должен понимать, что отдаёшь его полностью. А не так, что «Руки-ноги забирайте, но голову я не отдам». Я восхищаюсь теми, кто для роли может похудеть или набрать вес, побриться налысо, набить татуировки или свести...

— А сама побреешься налысо, если режиссёру надо будет?

— Смотря какой режиссёр. Если у нас нет коннекта, его идея не близка – то брейся, пожалуйста, налысо сам и вообще ищи другую актрису. А если режиссёр зажёг своей идеей, мысли совпали или он донёс, что это не просто оправданно, но и необходимо... Да, я это сделаю. И даже татуировку на лбу набью, если надо! Потому что это в кайф будет. Когда ты веришь в идею, знаешь, что это необходимо обществу, и тебе хочется об этом кричать на каждом углу... И если ради того, чтобы это донести, нужно всего лишь побриться налысо – вообще без проблем. Этим и хорош независимый и экспериментальный театр: ты ищешь и какое-то своё «я» тоже.

— Не может быть чистого эксперимента в зависимом театре. Есть, конечно, великий «Ильхом» – ребята умудряются экспериментировать на госдотации, и вроде как ничем не ограничены. Но, зная внутреннюю кухню, понимаешь, что экспериментальный театр не может быть зависимым от постоянного спонсорства – только если вы совпадаете в своих рамках со спонсором. От государства – тем более. Потому что чаще всего мы поднимаем темы, не выгодные системе власти. Иногда, конечно, думаешь, что было бы классно получать зарплату из бюджета и не париться. Но потом вспоминаешь, за что обычно платит государство... Степи, юрты и кони – это действительно то, что ты хочешь делать? Говоришь себе «нет» и тащишь в театр свои кровные.

— Иногда можно. Это как побриться налысо ради идеи режиссёра. Когда ты понимаешь, что границы твоего эксперимента помещаются в запрос человека/фонда/чиновника, которые дают тебе деньги. То почему бы и нет? Но это опять-таки разово – всю идеологию театра подгибать под чьи-то чужие деньги глупо будет.

— Какие-то ещё рамки у экспериментального театра должны быть?

— Рамок нет, их просто не может быть. Ты можешь делать всё что угодно. До тех пор, пока ты понимаешь, для чего ты, собственно, это всё делаешь. Главное – не заиграться и не начать делать то, что уже было. Хотя бы в рамках своего города, своей страны нужно делать что-то новое. Иначе ты порушишь свою суть – эксперимент. У нас очень многое не делается из того, что делается за рубежом. Брать из-за бугра идеи или жанры – не зазорно. Только если адаптировать их к нашим реалиям. Вот вербатим придумали не мы, и в Казахстане по всем законам жанра никто ещё не работал. Но мы же не поехали собирать истории куда-нибудь в Ирландию или российскую глубинку. Это бы не так зацепило зрителя. Весь кайф в том, что в каждой избушке свои погремушки. И у нас, в Казахстане, предостаточно вещей, о которых надо говорить. Поэтому ты просто берёшь лекало жанра и прикладываешь его к нашим людям. И люди тогда понимают, чтотеатр – это классно, что театр не загибается и не превращается в музей. И, что самое главное, театр – это про нас, тут говорят о том, о чём обычно принято говорить дома за закрытыми дверями.

Тэги: театр