Майя Акишева: «В поисках утраченного времени, или Чего я не буду говорить своей дочери»

Майя Акишева

6 марта 2020

В 1987-м, когда я ходила в первый класс, передо мной остро стоял вопрос времени. Наручные часы были только у взрослых или хотя бы третьеклассников, что, по сути, одно и то же. Смартфоны ещё не подвезли. Наручные часы были действительно необходимым гаджетом! И у меня их не было, как у большинства детей моего возраста. Ко всему прочему, я не очень хорошо понимала, где минуты, а где часы на часах со стрелками. Время, которое сегодня кажется понятной, ручной материей, казалось мне невидимым загадочным чудовищем, которое только и ждёт, чтобы испортить мне жизнь.

Время то растягивалось, то сжималось в спираль, и я никак не могла его усмирить и неверно рассчитывала свои силы. Иногда по дороге в школу мне приходило в голову прокатиться с горки или поесть прошлогодних орешков с липы. Я хорошо помню это желание и до сих пор не могу найти ему объяснения: орешки напоминали по вкусу горькие гнилые листья (поэтому у меня нет никаких иллюзий по поводу адекватности детей). Такого рода желания уменьшали мои шансы прийти на урок вовремя, поэтому мне приходилось спрашивать время на улице.

В детстве я панически боялась трёх вещей: разбитого градусника, смотреть на сварку и спрашивать что-то у людей.

Я долго шла, заглядывая в лица незнакомцев, хотя лучше бы я смотрела на их руки в поисках часов, и гадала: добрый этот старик с авоськой или противный, как на меня посмотрит женщина в шапке-петушке, если я открою рот, ответят ли на вопрос взрослые мальчишки или запустят снежком. К тому моменту, когда я набиралась духу и спрашивала, это было отчаяние висельника, который поднимается на эшафот. И это было всего лишь несчастное время!

Эти ощущения скованности и стыда и эту чрезмерно вежливую скороговорку «здравствуйте-извините-пожалуйста (собственно, за что?)-не подскажете ли, сколько времени» помню до сих пор. Ни разу ни один из прохожих не выдал на мой вопрос реакцию, которой я боялась. Но вот поди же ты. Этот дурацкий стыд вылезал во мне ещё много лет, даже когда я стала переученным интровертом, способным разговаривать на светских мероприятиях с неприятными людьми на пустые темы. Я с тяжёлым сердцем делала телефонные звонки (если ты журналист, их не избежать), я боялась неодобрения, всеми силами я старалась создать вокруг себя позитивную, понятную, безопасную среду, чтобы не раниться о чужое осуждение, я хотела, чтобы меня любили все. Иногда я хотела этого так сильно, что предпочитала не сделать чего-то, лишь бы не рискнуть одобрением окружающих, лишь бы находиться в зоне, где понятно, тепло и нет сквозняка. Эту зону называют болотом.

Например, однажды я отказалась выступать на важном для меня и мегасуперкрутом профессиональном событии не потому, что мне нечего было сказать, а потому, что я не верила в то, что не встречусь лицом к лицу с осуждением: «Ну и бездарь!» (оцените двойное отрицание – специально его не уберу, потому что именно оно отражает эту психологию как нельзя лучше).

В общем, ужас перед людьми на улице, который можно списать на особенности психотипа, был, наверное, только верхушкой куска льда, который я впоследствии в себе носила вместо веры в себя и ощущения себя как независимого, сильного и важного человека.

Так вот, это длинное вступление было к тому, что сегодня мне хочется сделать всё от меня зависящее, чтобы помочь другой девочке не потерять эти вещи по дороге.

Таков запрос времени – разобравшись с материальными благами, нам хочется дать ребёнку невидимое – духовную крепость и психологические инструменты (будь то метафорические крылья или бейсбольная бита). Теорию травмы поколений принято ругать как антинаучную, но, на мой взгляд, что-то в ней есть. Для поколения наших прадедов было важным выжить и родить потомство. Это уже было достижением высшей пробы. Нашим дедам и бабушкам пришлось пройти войну: снова выживание, перекрытие базовых потребностей для своих детей: сыты, не страдаете от холода, ходите в школу? Чего ж вам ещё надо, это то, о чём не могли и мечтать мальчики и девочки, стоящие в грязных шинелях в окопах. Наши родители встали на ступень выше: отдавая нас в музыкальные школы и кружки, покупая магнитофоны и джинсы, работая на двух работах, чтобы оплатить универ или выкроить отпуск в Турции. Что можем сделать мы – хотя бы в благодарность за все эти последовательные усилия поколений? Обеспечив своим детям блага, которые лежат в основании пирамиды Маслоу, вскарабкаться ещё выше! И отказаться от дурацких установок, которые годами, веками отравляли жизнь как девочкам, так и мальчикам. Потому что мальчикам в обществе, которое прессует девочек, живётся тоже нехорошо.

Мои родители – прогрессивная советская интеллигенция 70-80-х – никогда не закладывали мне в голову первобытных ценностей, вроде «девочка это неплохо, но мальчик лучше» или «тебе надо выйти замуж, чтобы что-то из себя представлять», которые я чувствую кожей в сегодняшнем мире, но не обязательно всё зло, все нечестные, травмирующие, неправильные вещи идут из семьи. Общество тоже причастно. Когда веками люди живут в системе калечащих ограничений, они становятся «нормальными». Настолько нормальными, что требуется новая профеминистическая оптика, чтобы увидеть злокачественную природу этих идей.

Я хочу, чтобы моя дочка умела отличить исконно своё от чуждого, правильное от наименее рискованного, любовь от страха остаться одной. Пусть она смотрит людям в лицо уверенно и открыто. И не боится говорить – за себя и о себе.

Иллюстрации Романа Захарова