Айзере Малайсарова

28 февраля 2023

Я долгое время находилась в отрицании своих корней. Казалось, что я неправильная казашка: не говорю по-казахски, не знаю казахскую литературу и традиции, даже мясо не ем. Недавно я познакомилась с Book Kultura Lab, которая помогла увидеть, что я не одна и у нашей потерянности есть исторические основания.

Больше всего на свете меня вдохновляют истории людей, поэтому я решила написать серию статей под названием «Казах(стан)ская идентичность: кто мы есть». В названии – отсылка на продолжающуюся дискуссию о том, какая идентичность должна быть у населения Казахстана – казахская или казахстанская. В своих работах я хотела дать голос тем, кто сформировался в смешанном окружении и задавался вопросами идентичности. Мы сами определяем, кто мы. Идентичностей много, они гибкие и могут меняться в течение жизни, и это нормально.

Первый человек, историю которого я записала, – Дамира Тажигали, психолог и начинающий гештальт-терапевт родом из Тараза. Она – казашка с татарскими и немецкими корнями, и многие удивляются, услышав её казахскую речь. Дамира рассказала о том, как она себя ощущает и обозначает и как вообще пришла к осознанию своей идентичности.

«Я из Тараза. В паспорте выбираю указывать свою национальность «казашка». Однако у меня есть и немецкие корни со стороны прабабушки, и татарские со стороны дедушки. Мою прабабушку Элеонору Ягоду депортировали в Казахстан во время Второй мировой войны с мамой и братом. Её отец был репрессирован в 1937 году. После войны она вышла замуж за моего прадедушку Рахимжана, нағыз қазақ баласы, приняла ислам и читала намаз до старости. Прабабушка стала медсестрой. В колхозе она принимала роды – наверное, более двух сотен людей пришли на этот свет благодаря ей. История прабабушки важна для моей этнической принадлежности.

Мне комфортно быть собой, и я люблю свою внешность, но по мне видно, что я не «чистая» казашка. Люди не всегда верят, что я казашка, и стоит мне заговорить на казахском, задают вопросы: «Сен қазақсың ба? Неге сөйлемейсің қазақша?» Вопрос идентичности в семье поднимался – у моей бабушки схожая ситуация. Людям было непонятно, кто она такая. Удивлялись, что она родилась и выросла в ауле и отлично владеет русским и казахским. В разные годы её принимали за свою и за границей.

Мы – русскоязычная семья, придерживаемся казахских традиций внутри нашего клана, при этом очень дружны с немецкой делегацией, которая в 90-е годы эмигрировала. Кланом я называю родственников со стороны мамы. У прабабушки было шестеро детей, и когда что-то случается, и хорошее и плохое, старшее поколение собирается в доме младшего дедушки и обсуждает, что делать. Эта часть клана говорит на двух языках, но казахский доминирует. Мы придерживаемся мусульманских традиций, но не выбрали религию как философию по жизни. Никто не читает намаз, но на посиделках читаем Коран, приносим в жертву барана или лошадь.

Я училась в казахском классе, потом в казахской школе. Тогда единственное слово на казахском, которое я знала, было «ақымақ». Я не понимала, что от меня хотят на уроках. До четвёртого класса со мной занималась бабушка. Мы переводили с казахского на русский, чтобы я поняла, и переводили обратно, чтобы в голове что-то уложилось. Чтобы выучить стихотворение на казахском, я не спала ночами. Спасибо бабушке за терпение и любовь.

Хоть я была хорошо интегрирована в казахский класс, в казахоязычной среде я не чувствовала себя комфортно. Мне было непонятно, кто я в этом обществе. Помню, что дружила с русскоязычными ребятами, но казахи со двора или школы задавались вопросом почему. Мою близкую подругу-кореянку зовут Ирина, и чтобы не было вопросов, я представляла её Инарой.

У меня было раздвоение: в классе мы учим литературный язык, а в реальности люди разговаривают на грубом казахском – через слово дворовой мат и сленг. Литературный казахский – не про нашу реальность, а про Абая и Ауэзова, про реальность алашординцев, которые страдали. И в то же время дворовые понятия реального казахского были не для меня. Я до сих пор не могу распознать, какой казахский мой и какая я, когда говорю на казахском. Я нащупываю тот стиль бытовой казахской речи, который мог бы олицетворить меня сегодняшнюю и современный Казахстан.

Я определяю себя через слово и текст, люблю писать с детства. За 2022 год отношение к русскому языку сильно изменилось. В марте я не хотела отрекаться от русского языка, чтобы не отказываться от части себя, которая живёт этим языком. С середины лета я сталкивалась с отчаянием и отвращением за то, что продолжаю использовать русский. Этот язык когда-то внедряли силой, он поглощал казахский и языки Центральной Азии. Я продолжаю использовать этот колониальный язык, идентифицировать себя с ним и любить его. Теряя лояльность к языку, я словно теряю лояльность к себе.

Сейчас я обозначаю себя как казахстанка. Это значит быть личностью, сформированной в интернациональной культуре. Разнообразие интегрировано в нас, при этом у каждого представителя разных национальностей есть связь со своими корнями, традициями, едой.

Я считаю, что идентичность должна исходить от людей. Для меня она формируется не через государство, социальные институты и медиа, а когда общаешься с друзьями, знакомыми. Когда ты честен и верен себе. Живые люди делятся тем, что им важно, и начинают двигать плиты. Об этом становится известно маленькой аудитории – тем же казахстанцам, которые обеспокоены теми же вопросами: кто я? что происходит? кто я в Казахстане? кто я в мире? кто я, когда Россия нападает на Украину? кто я, когда вижу россиян за соседними столиками? Я больше верю в эту силу, нежели в институты.

С временным пребыванием в Турции моя внутренняя принадлежать, лояльность к Казахстану, Центральной Азии, казахскому народу укрепились, но при этом расширилось восприятие себя как человека мира, Земли. Укрепляется чувство принадлежности именно к тюркскому древу, я замечаю нормы жизни в Турции и нашу связь во многом. Встречаю и здесь людей, кто абсолютно связан с турецкой культурой и языком, но при этом обнаруживает себя представителем «поглощённой нации», как, например, курды. Твёрдо заявляю, что я казашка, когда мне приписывают что-то русское в связи с тем, что русский – мой родной язык. Осознаю, насколько глубоки и мудры наши этнические традиции, когда изучаю и психотерапию, и нечто трансцендентное.

Не думаю, что в ближайшие пять-семь лет вырисуется что-то понятное для всего общества Казахстана. Разрыв очень большой. Неужели уйдёт тридцать лет, так долго? У меня нет иллюзий, но и нет согласия с тем, что так много времени займёт то, чтобы это дошло до душ, сердец людей. Я понимаю и не согласна с этим, и это большая трагедия для меня».

Идентичность относится к нашему восприятию того, кто мы есть как личности и как члены социальных групп, а также к тому, как другие могут воспринимать и обозначать нас. Идентичность бывает гендерная, гражданская, этническая, социальная, религиозно-мировоззренческая, профессиональная. То есть можно быть женщиной, казахстанкой, казашкой, атеисткой, фрилансеркой – быть одним человеком и совмещать все эти идентичности.

Раньше идентичность рассматривалась как данная при рождении и неизменная сущность. Сегодня большинство международных исследователей считают этот подход устаревшим, однако он всё ещё популярен. В современной науке преобладает мнение, что идентичность – это сформированное социумом, политикой и культурой чувство общности и принадлежности, которая может меняться в течение жизни или под влиянием разных сил.

В своих материалах я придерживаюсь такой же позиции. Вопрос идентичности не должен касаться узкой группы академиков и политиков. Я убеждена, что каждый в состоянии ответить на вопросы: кто мы есть? что значит быть нами? – как бы страшно и сложно эти вопросы ни звучали.

Как объясняет историк советской Центральной Азии Мехмет Волкан Кашыкчы, казахи были русифицированы больше остальных народов не потому, что другие были националистами, а казахи нет. В результате голода, войны, депортации народов и трудовой миграции Казахстан стал единственной союзной республикой, в которой титульная нация была меньшинством. Исследователи считают уместным говорить о посттравматическом синдроме казахского народа.

Эффективное управление и контроль над громадной многоязычной страной были возможны только с единым языком и единой графикой. Итогом многочисленных реформ образования стало повсеместное введение русского языка как обязательного предмета. В 1989 году в столице КазССР Алма-Ате была всего одна школа, в которой преподавали на казахском языке. Русский стал языком выживания.

Языковой вопрос в Казахстане остаётся чувствительным по сей день. По Конституции государственным языком является казахский, но по предварительным итогам переписи населения 2021 года, 20% населения Казахстана не владеет им. Только половина граждан использует казахский в повседневной жизни.

Иллюстрации: Жанель Мухтарқызы