Узбекский OBEY, или Зачем на икате Дарт Вейдер?

Строго говоря, у нас ткани словом «икат» не обобщают – потому что испокон веков у нас очень много видов тканей, и каждая ткань имеет своё название. Но поскольку весь мир сейчас говорит «икат», и он стал сейчас прямо-таки популярен, мы постепенно принимаем это слово. Говоря о его значении, конечно, – это один из символов Узбекистана. Во времена СССР самыми известными, популярными стали хан-атлас и полосатые мужские халаты, а многие ткани, к сожалению, именно тогда были забыты и даже запрещены. Сейчас снова можно говорить о том, что мы имеем полное разнообразие этих тканей. Некоторые технологии были восстановлены в 90-е годы.

Если говорить именно о технологии иката – это ткань, которая создаётся путём резервного крашения ниток. То есть это не принт, как многие сейчас говорят «Какой интересный принт» – это не принт. Это окрашивание нитей: то есть резервируются участки, на которые не должна попасть краска. И уже после окрашивания начинается процесс ткачества. Именно благодаря технологии получается такой мерцающий рисунок с плавающими контурами. Технологии практически не изменились, это почти стопроцентная ручная работа, небольшая механизация есть, но ключевые процессы создаются руками мастеров. Это ручной труд, и довольно-таки тяжёлый.

Дело в том, что одно произведение сделать невозможно. Абровая ткань – это перевязывание пучков нити, и чтобы их перевязать, должно быть достаточное, немалое количество нитей. Поэтому покрасить нитки для одной вещи невозможно – всегда делается как минимум небольшой тираж. 

Сначала я делаю эскиз. По времени этот процесс выходит по-разному: иногда что-то само приходит, а иногда мучаешься два года: думаешь, как это сделать, делаешь – а он ещё и не получается. Это как любая творческая работа: иногда что-то внезапно приходит в готовом виде, а иногда – это очень долгие раздумья, мучения с непредсказуемым результатом.

Эскиз я рисую в реальную величину, то есть какой будет ширина ткани – на такой ширине и вырисовываю свой эскиз. В этих тканях существуют рапорты (паттерны. – Прим. ред.), то есть рисунок отзеркаливается через каждые два метра. После этого я еду в Маргилан (город в Ферганской области Узбекистана, до сегодняшнего дня считается крупнейшим центром производства шёлковых тканей в Центральной Азии. – Прим. ред.).

Несмотря на то что я знаю технологию, иногда ошибаюсь, и иногда даже мастера не знают, какой получится результат – это неконтролируемый и малопрогнозируемый процесс. Мы никогда не знаем, что мы получим.

Есть рисунки – классика, которые повторяли сотни раз. Там уже отработан процесс: мастера знают, как завязывать, как размечать, красить. Это чисто ремесленническая работа, механическая, скажем так. А когда новый рисунок и нетрадиционный, как у меня, всегда нужно долго перед самим процессом обсуждать и думать, как это сделать.

Несмотря на то что в процессе задействованы люди разных профессий, самый главный там всё-таки художник: потому что от его разметки зависит рисунок.

Вообще с ткачеством есть очень много заблуждений. Например, многие себе представляют, что ткачи выполняют очень механическую, обычную работу: сидят себе за станком, руками-ногами нажимают челнок. На самом деле это очень сложная и ответственная профессия. Ткач – не тот человек, который сидит за станком, это тот человек, который знает всё о пряже, о нитках, о свойствах ткани, он знает, как «ведут себя» определённые нити, к какому рисунку какие нити подходят, как заправить станок. Это целая наука! Есть механические станки, есть ручные, деревянные, только ткач знает, какие нити подойдут для ручного, а какие категорически нельзя использовать в механическом станке.

Икат производится в очень многих странах мира. Но именно узбекские наполнены особым смыслом и меняются. На них следы времени очень чётко прослеживаются, каждый период истории оставляет своё влияние на этих рисунках. Например, икат в Индонезии сто лет назад и сегодня – один и тот же. А в узбекском – по икату можно проследить за историей.

Никогда не думала, что я вообще этим буду заниматься. Когда ещё была студенткой, я всегда хотела заниматься оформлением книг, но способности у меня всегда были к лепке и скульптуре. Поскольку я очень ленивая и не люблю тяжёлый физический труд, а скульптура – это очень большие нагрузки, я всё-таки пошла на художника книги. Мне очень нравились иллюстрации в журналах, если помните, они были в советское время очень распространены – «Юность», «Огонёк», и в них были иллюстрации, нарисованные вручную. Это была моя мечта – и я даже начинала этим заниматься, но потом стала редкой сама профессия, так же, как и художник книги. Поскольку в училище я овладела оформительским искусством, я пошла работать в театр, и очень долго там проработала. Также занималась станковой графикой. 

Да, потому что мягкие декорации – это всегда ткани, а узбекский театр – это бесконечные орнаменты. Не могу сказать, чтобы они меня очень интересовали, но я их изучила все. Геометрические, растительные, резьба по дереву – одни орнаменты, на штукатурке – другие, на мраморе – третьи. У нас же очень много этого. И поскольку моей работой было рисовать орнаменты – я их изучила очень хорошо. А как меня занесло в этот текстиль, я не знаю. Одно могу сказать: рукоделие я всегда любила. Но это было увлечение, а сейчас стало основной работой. И сейчас я страдаю, что осталась без своего увлечения.

Новые работы были созданы в этом и прошлом году. Так вышло, что именно в это время, когда всё остановилось в мире, нас закрыли на карантин, практически «отрезали» страны друг от друга, у меня лично начался подъём. Я очень много сделала рисунков. Темы в этот раз разнообразнее и сами ткани другие – появились шёлковые, например. Ранее я использовала только хлопок: на эту ткань хватало финансов, поэтому я её и выбрала. В этот раз разнообразия тканей больше: и шёлк, и шерстяная ткань. И в этот раз я впервые попробовала бархат ручной работы – получилось, на мой взгляд, очень красиво.

Это, кстати, та самая технология, которая была потеряна и заново восстановлена. Это уникальное явление в принципе – делать вручную бархат, и наши мастера смогли сейчас восстановить этот процесс. В 90-х кто-то привёз в Маргилан кусок старинного бахмаля XIX века, и они стали спорить, это ковёр или ткань, понять не могли. Потом всё-таки поняли, что это ткань, и они, можно сказать, заново изобрели технологию, которая была утеряна, была под запретом. Это очень большая гордость.

Есть рисунок, на котором изображён символ радиации. Я его использовала потому, что мы живём под угрозой – здесь могут построить атомную электростанцию. Я ничего с этим сделать не могу: не могу ходить с протестами, писать петиции, я могу сделать ткань – и я её сделала. Это такой мой безмолвный протест.

Это уже мой второй и третий рисунки радиации, и самое интересное, когда я делала первый, мне тогда казалось, что это вообще не про нас. И вот прошло несколько лет, и это уже стало «про нас».

Я сделала узбекский OBEY – это взгляд на западную культуру через локальную призму. Потому что мы живём в очень замкнутом пространстве, у нас люди очень редко ездят за границу, они живут в своём локально очерченном мире, и ездить куда-то, путешествовать – это редкость. Поэтому мой рисунок OBEY – взгляд на ту культуру через нашу локальную оптику.

В удачных вещах, на мой взгляд, всегда есть некая многослойность. И каждый человек может находить в одной вещи свой новый смысл, и с OBEY так получилось: то ли это стрит-арт, то ли это пародия, то ли это о поклонении нашим скрепам – можно по-разному понимать.

Ещё у нас интересная коллаборация получилась с рисунком ADIDAS. Уникальный фотохудожник Юрий Веденин совмещает новые и старые технологии – традиционную плёночную и цифровую фотографию. Мы сделали серию из четырёх снимков, используя аналоговую фотографию.

Чтобы зритель узнал в рисунке что-то чужеродное, оно должно быть узнаваемым. Если я что-то намудрю, и это будет непонятно с первого раза, мне надо будет объяснять: а что я имела в виду, что хотела сделать. Такое случается, когда художнику нужно объяснять свои работы. Я этого не люблю. Я хочу зрителя направлять уже в процессе своей работы – я знаю, как он увидит это и как он будет смотреть. Поэтому мне нужны были чёткие, растиражированные и очень простые символы. А что может быть более узнаваемым, чем Микки Маус?

Некоторые думают, я какой-то необыкновенный дизайнер халатов. К халатам моё творчество никакого отношения не имеет: чтобы показать ткань, недостаточно просто повесить её отрез на стену. Ткань работает в изделии, а у халата достаточно большая площадь, чтобы показать красоту ткани, что паттерны повторяются.

 

Я не делаю никакой дизайн, я беру из книг старые выкройки и по ним крою.

По желанию. Можно носить, конечно, но нужно учитывать, что это ручная работа. Не надо в нём ходить за хлебом, не надо его носить в плохую погоду – это очень нарядная, праздничная одежда, не повседневная. А можно использовать как предмет интерьера. У меня очень много покупают в коллекции как арт-объекты. Я никому ничего не диктую. 

Я считаю, это не от нас зависит. Если в тебя заложены способности, искра, ты не сможешь жить, чтобы их не реализовать. Случаются трагедии, когда человек не может реализовать: не находит силы, не складываются обстоятельства, это очень трагично, жалко, но не всё зависит от нас. Сила воли человека воспитывается, но в общем, это качество характера, которое или дано, или нет. Потому что, кроме таланта, нужен жёсткий, сильный характер, творческие профессии – не для слабых людей. 

Я очень упрямая. Если что-то задумала, могу бросить много раз, но столько же раз вернусь к этому. Я бы не назвала это упорством, скорее, это упрямство. «Я хочу это сделать» значит «Я буду пытаться много раз, чтобы это сделать». Я видела много людей, которые были гораздо более талантливыми, чем я, но силы характера, упорства не хватило. Потому что это всё очень сложно.