Мади Мамбетов: «Десять лет в официальном статусе безработного»

Мади Мамбетов

30 апреля 2021

Год назад я стоял в отделении полиции астанинского аэропорта – у меня на борту самолёта свистнули куртку, и рассказывал про себя следовательнице. Она заполняла какой-то формуляр, я описывал пропажу и другие детали. В том числе отвечал на вопрос, где работаю. Рассказывал про внештатное авторство, упоминал онлайн-издание, в котором чаще всего публиковался. Заглянул в формуляр – а там написано «работает в должности фрилансера в журнале «Власть»». Ну что же, пусть так. Концепция работы вне штата, без офиса и восьмичасового рабочего дня всё ещё чужда очень многим – проще додумать, подстроить под свою реальность то, чего не понимаешь. Я с таким за десять лет сталкивался не раз.

Потом пришёл ковид, пришёл локдаун, в жизни огромного количества людей появились «домашние офисы», а рабочие встречи перешли в Zoom. И я почувствовал себя немного отомщённым.

Десять лет назад уход из офисной работы казался идеей, мягко говоря, отчаянной. Но, выходя из здания редакции в свой последний рабочий день, я чётко понимал, что никогда не вернусь обратно. Не в то здание, а в тот образ жизни. И ещё я знал, что никогда не пожалею о своём решении.

Далось оно нелегко и не сразу, разумеется. В детстве меня воспитывала в одиночку мама, которая по профессии и призванию была художницей. Она отлично рисовала, но на закате СССР и в 90-е годы этим на кусок хлеба зарабатывали единицы. Приходилось перебиваться случайными заработками – тут вывеску для магазина нарисовать, там кому-то сделать ремонт, портреты посетителей кафе писать по заказу знакомой директрисы кафе. Сегодня есть заказ – завтра нет, сейчас в холодильнике есть еда, завтра и всю последующую неделю питаешься хлебом и жареным луком. Я был ребёнком, но ужас от такого существования меня не оставлял пару десятилетий. Это было дурно само по себе, но хуже было то, что шло вразрез с социальной нормой. В советское время ценилась стабильность, в 90-е ей на смену пришёл культ обогащения. Все, кто не вписывался в эти рамки, могли смело зваться неудачниками и влачить свою лузерскую жизнь. Маме советовали устроиться продавщицей в магазин, помнится. И стабильность, и подворовывать можно – строить начальный капитал, так сказать. Она отказывалась от таких вариантов.

Потому что это было интересно – а ещё приносило деньги. Смешные копейки, разумеется, но уже что-то. В день моего 18-летия был подписан приказ о моём приёме в штат. Начался этап офисной работы – пять дней в неделю, восемь часов в день. Зарплата, стабильность, кабинет со своим столом. Я работал в своей детской газете, параллельно снимал сюжеты для ТВ, писал в разные издания, делал репортажи, редактировал тексты. Везде платили мало, но вместе получалось уже что-то приличное. Главным было то, что как-то не особенно осознанно даже набирался опыт, появлялись связи, оттачивались коммуникативные навыки. Интернет активно входил в жизнь, открывая новые границы и помогая обзаводиться новыми знаниями и умениями. В 21 год я покинул детскую журналистику и пустился на просторы журналистики развлекательной: для кого-то клубные вечеринки, концерты, светские рауты и модные показы были символами dolce vita, для меня это была возможность выцепить несколько тысяч символов для написания текстов об одном и том же событии в разных форматах для разных изданий. Работать всё ещё приходилось на разные конторы, чтобы в конце месяца, собрав все гонорары и зарплаты, заткнуть дыры в семейном бюджете, оплатить счета. И, если что-то оставалось, купить в секонд-хенде относительно приличную рубашку – дресс-код на мероприятиях никто не отменял, а деньги приносило именно посещение презентаций и премьер. В 24 года меня наняли запускать журнал по международной франшизе, это была безумно интересная, тяжёлая и престижная работа. Там пришлось уже забыть о пятидневной рабочей неделе – за первые четыре месяца у меня было дней шесть выходных. Но деньги уже были поприличнее, и удалось, наконец-то, перестать скакать между редакциями. Там я провёл почти четыре года.

А потом у меня случилось большое депрессивное расстройство, длившееся больше двух лет, с синдромом профессионального выгорания. Бешеный ритм на протяжении многих лет, с восьмого класса школы, огромная ответственность, управление коллективом почти в тридцать человек, другие заботы семейного и личного характера постепенно расшатали и подточили меня. Долгое время я не понимал, что происходит, пытаясь спастись отпусками без содержания, побегами «в отпуск» в другие страны, сокращением всех энергозатратных активностей, включая общение с близкими и родными, но в итоге в какой-то момент пришлось признать свою новую реальность, пропить по наказу психиатра курс антидепрессантов и пойти в психотерапию. И одним из самых важных решений, принятых по итогу терапии, было именно это – уйти из офисной работы и вообще выпасть из этого беличьего колеса.

Такое самоочевидное и при этом вовсе не лежащее на поверхности. Все мои инстинкты и рефлексы протестовали – как советская нужда в стабильности, так и рыночное требование бежать всё быстрее, чтобы подняться повыше. Меня охватывали регулярные панические атаки, поскольку перспектива остаться без ежемесячной зарплаты пробуждала детские и юношеские страхи, тот давний ужас перед нищетой. Но другой выбор – оставаться там же, делать то же самое, выполнять работу, которая давно перестала не просто радовать, но и интересовать, был куда хуже.

При этом все эти годы я постоянно задавался вопросом «Кому это нужно?», имея в виду сам концепт пятидневной рабочей недели с восьмичасовым днём. Профессия журналиста отличается гибкостью, иногда ты делаешь все дела за пару часов и потом просто роешься в Сети, чатах, форумах или на сайтах со сплетнями; иногда ты тратишь на работу по 18 часов в сутки, едва успевая поспать и перекусить. Даже будучи главным редактором, я никогда не тратил на работу ровно восемь (или даже семь) часов. Иногда приходилось торчать у компьютера по десять часов, попутно выполняя представительские функции (посещая вечеринки рекламодателей, например), иногда я делал всё за три часа – но эти три часа выпадали на время от полуночи до раннего утра. Я вообще с подросткового возраста привык работать по ночам, когда никто и ничто тебя не отвлекает, и требования кадровиков появляться в офисе с утра меня ужасали. В этом не было никакой логики, кроме соображений «порядка». Я понимаю, почему восьмичасовой рабочий день был большим достижением для рабочих сто лет назад, но как такой режим сделался нормой по умолчанию, мне до сих пор неведомо. Да, на фабрике у станка ты должен был стоять все эти часы, выдавая определённый объём продукции. Но уже у крестьянина в деревне совершенно другой график, не знающий никаких восьми часов – там трудятся от рассвета до заката.

Несправедливость такого распорядка, при котором ты тратишь восемь часов на сон, восемь на работу и ещё час-полтора на дорогу туда и обратно, меня приводила в недоумение. Когда жить, если тебе остаются шесть-семь часов в сутки? Как туда вместить еду, книги, друзей, семью, кино, прогулки и блаженное ничегонеделание? Эта система порочная, ничем не оправданная и необъяснимая. Из неё надо вырываться.

И я это сделал. Ушли стабильность и предсказуемость жизни, пришли тревоги и неясность. Но падения в нищету не случилось. Доходы сократились, на первый взгляд, но зато появилось много возможностей трудиться проектно, на короткие сроки, из дома, без оглядки на «основную работу». И, самое главное, появилась возможность выбирать – чем именно ты хочешь заниматься, что тебя вдохновляет, от чего радостнее бьётся сердце. Никуда не ушли из моей жизни поездки по миру, походы с друзьями в бары и шопинг по магазинам. Я ни разу не пожалел о том, что ушёл из офиса.

Впрочем, я отлично понимаю, что это возможно только при наличии нескольких факторов. Я уверен в своих умениях и построил за четверть века определённую профессиональную репутацию, что помогает мне оставаться востребованным, – и должен сказать, случилось это именно в офисных работах, там я всему научился, это был бесконечно полезный опыт.

Иллюстрации: Азиза Киреева