«Я плакала каждый день»: 5 реальных историй о буллинге в школе

10 апреля 2019

В беседах с самыми разными людьми мне было интересно узнать не только причины и способы травли, но и понять, как она сказалась на жизни и характере каждого человека. Почему жертвы буллинга молчат? У кого искать поддержки? Как они сами видят ситуацию и стараются ли её изменить? Как чувствуют себя агрессоры? 

Когда я оглядываюсь назад, ситуация в школе не кажется такой страшной. Но тогда мне было двенадцать, а весь мир – против меня. Возраст и опыт поменяли отношение ко всему происходящему вокруг, сейчас бы это меня не задело. И в этом, наверное, одна из главных проблем буллинга – взрослые часто уверены, что нападок можно легко избежать, и примеряют к ситуации свой опыт, который сильно отличается от детского.

Я всегда любила узнавать новое. А бабушка намертво вбила в голову, что хорошая учёба – это когда одни пятёрки. Когда в 10 лет я получила четвёрку за контрольную, успокоить меня не могли всем классом. Позже отношение к оценкам стало попроще, но я всё равно оставалась лучшей ученицей. Списывали все, возле моей парты на контрольных вечно происходил какой-то кипиш. А потом мне надоело делиться своими знаниями просто так. Наверное, будь у меня коммерческая жилка, всё получилось бы даже хорошо. Но я просто перестала давать тетрадки даже друзьям и тут же стала врагом. Меня называли «умной дурой», одноклассники то устраивали бойкот, то становились невероятными милашками в надежде всё-таки списать, но после неудачной попытки «помириться» становились ещё злее. Статус старосты тоже не помогал. Считали меня крысой, стукачом и бог весть кем ещё. Меня избегали, игнорировали или грубо подкалывали, никто не хотел сидеть за одной партой.

Я плакала каждый день и умоляла маму перевести меня в другую школу. На летних каникулах пришла к ней на работу, сказала начальнику, что нам надо решить семейные проблемы, и буквально за руку увела её в лингвистическую гимназию недалеко от дома. Не могу вспомнить, почему перевестись не получилось: то ли всё упёрлось в деньги, то ли программа сильно отличалась. Но очень хорошо помню семейный совет, где мне сказали, что сложившаяся ситуация – ерунда, в которой я сама виновата. Мол, надо было отстаивать свою позицию, а обидчикам сказать: «Не делай так, пожалуйста». И вообще, главное – учёба, а не отношения с другими детьми, поэтому терпи.

Когда начался новый учебный год, я отказалась быть старостой и специально стала хуже учиться. Одноклассники ещё какое-то время по привычке смотрели на меня косо. Дружить никто не рвался, но и задевать каждый день перестали. Потом на помощь пришло моё обострённое чувство справедливости. У нас был самый бесшабашный класс, но учителя во внутреннее устройство предпочитали не лезть и жили по принципу: не буди лихо, пока оно тихо. Поэтому все проблемы решали своими силами. И как-то так само собой получилось, что этим занялась я. Сначала прямо посреди исполнения гимна отвесила пощёчину мальчику, который повадился задирать девочкам юбки и добрался до меня. Когда он не остановился, подговорила нескольких пострадавших стянуть с него штаны в профилактических целях (после этого он, кстати, стал образцовым джентльменом). Потом заступилась за мальчишку, которого хотели исключить из-за драки (хотя настоящая причина была в том, что он очень шумный, плохо учится и мать у него пьёт). Нашла свидетелей, доказала, что его спровоцировали, и убедила директора в том, что ситуацию можно улучшить. Спорила с учителями об их профпригодности, когда они заставляли стоять на ногах весь урок, называя нас тупыми и ни на что не способными баранами. Заставила одноклассников выбить дверь в раздевалку, чтобы достать лекарства для мальчика-астматика, которого ненормальная физручка едва не угробила в попытке вылечить приступ энергией солнца.

Нет, я не стала душой компании и не обзавелась свитой. Надо мной всё ещё подшучивали, когда я получала хорошие оценки. Были и другие поводы: вес, маленькая грудь, пластинка на зубах и даже то, что кудряшки были не свои, а от косичек, заплетённых на ночь. Но меня это больше не задевало так сильно. То ли какой-то иммунитет выработался, то ли я решила, что насмешки – это мелочи в сравнении с теми ситуациями, которые удалось разрулить... Честно, не знаю. Но уже тогда, в шестом классе, я поняла, что взрослый – это далеко не всегда умный и сильный. И порой лучше сделать вид, что ты сдаёшься, а потом всё провернуть по-своему. На следующих летних каникулах я всё-таки ушла в другую школу. Но родители до сих пор уверены, что из-за тяги к знаниям. 

Андрей, 37 лет, владелец сети ресторанов

Жаловаться было бессмысленно, а просить помощи – не у кого. Родители много работали, и когда всё же случился разговор с отцом, он сказал: «Ты ж мужик, должен сам разобраться». В восьмом классе пришла молоденькая математичка. Она увидела всю эту ситуацию, поняла, что менять здесь что-то уже поздно, и хитростью заставила родителей перевести меня в другую школу посреди учебного года. Сказала им, что уровень школы слишком низкий для моих способностей, и через знакомых выбила мне место в гимназии. Там всё было совсем иначе. Классы хоть и делились на группки, по внешности никто не судил. В приоритете были мозги и умение общаться. Я не стал крутым парнем с кучей друзей, но отношения с другими учениками были вполне нормальные. Да и качалка сделала своё дело – я больше не отставал физически.

Второй раз с буллингом я столкнулся в выпускном классе. Тогда я только принял, что в сексуальном плане меня больше привлекают мужчины, и начал первые отношения. Мой парень очень любил слезливые мелодрамы. И вот однажды мы оказались на одном сеансе с моим одноклассником, у которого там было свидание с девушкой. Он нас увидел, сложил два и два и устроил безобразную сцену с рукоприкладством и громкими воплями: «Пидорас! А я с тобой за руку здоровался!» Я молча съездил ему по челюсти. Он расстроился и в школе о своём открытии рассказал всем и каждому, добавляя выдуманных подробностей. Типа мы трахались на заднем ряду и нас запалили. Это было очень мерзко. Все учителя и ученики косились, кто-то перестал общаться, кто-то довольно агрессивно пытался «спасти заблудшую душу». До меня даже дошёл слух, что ребята собираются меня отловить за гаражами и научить жизни.

Не знаю, чем бы всё кончилось, но через неделю приехал со сборов самый крутой парень школы. По нему тащились все девчонки, его уважали все парни, и даже для учителей его слово почему-то имело вес. На большой перемене в столовке он отловил того чувака и в не очень цензурных выражениях объяснил, что в таких ситуациях рот надо раскрывать только, когда кто-то в штаны лезет без твоего согласия. А потом драматично так обвёл притихшую толпу взглядом и пообещал сломать нос каждому, кто вздумает травить меня или кого-нибудь ещё за их предпочтения. Я вот сейчас это рассказываю и понимаю, насколько это сюрреалистичная ситуация. Но тогда все почему-то его послушались. Шептались по углам ещё какое-то время, но агрессию больше не проявляли. После школы я сразу уехал в другую страну учиться и потерял со всеми связь. Сейчас бы очень хотелось пожать тому парню руку. 

В десятом классе я поступила в спортивную школу. Там классы формируют из детей, занимающихся разными видами спорта. Я занималась лёгкой атлетикой, но попала в класс, где в основном учились парни-баскетболисты. В спорте часто подделывают документы для «омоложения». То есть меняют дату рождения и, будучи уже взрослыми и имея физическое преимущество, могут выступать за юниорскую команду. По сути, я училась с мужчинами на несколько лет старше меня. В спортивных школах уровень знаний, конечно, ниже. Поэтому, когда я перевелась, у меня было много хороших оценок. Плюс их было много, а я одна. Есть ведь разница между командными видами спорта и одиночными? Я попала в уже сформированный класс, где все друг друга давно знали, дружили и вообще были одним целым.

Для буллинга нет каких-то законов. Причиной травли может стать что угодно – рост, вес, разрез глаз, какие-то привычки. В моём случае больше всего сыграла, наверное, моя интроверсия. Я по жизни очень обособленная: хожу одна, могу полчаса просто стоять у окна и о чём-то думать. Многим это поведение кажется неприемлемым. Мол, надо вливаться в коллектив. Я этого не делала, потому что не считала нужным. Однако придирки были и к учёбе, и к внешности. Однажды я не сильно заморочилась с причёской, пришла со взъерошенными волосами. Надо мной ржала добрая половина класса. Особый пункт – это достижения в спорте. В спортивных школах могут не обращать особого внимания на интеллектуальные способности, но за спортивными успехами следят очень пристально. И если вдруг ты не выступаешь на международном уровне, то считаешься посредственной спортсменкой, не достойной места в школе.

Физического насилия не было. Просто какие-то шутейки, подколы, насмешки, но каждый день на протяжении двух лет. Травили, кстати, только мальчишки. Конечно, можно сказать, что это всё безобидно, ничего такого в этом нет и что все через это проходят... Но у нас ведь принято думать, что мужчины – это наши защитники. Я им никогда особо не доверяла, потому что очень сложно после того, как в возрасте восьми лет переносишь сексуальное насилие. Но всё же почему-то верила, что от одноклассников ждать опасности глупо. Наоборот даже – из-за внутренней мизогинии больше ждала проблем от девчонок. Что будут обвинения на тему «Ты недостаточно красива» или «Ты недостаточно девочка». Но произошедшее как бы подтвердило, что мужчины – не защитники. Да, они сильные. И вроде как они мне не конкуренты. Но почему-то могут относиться ко мне незаслуженно плохо.

Я ничего не предпринимала, просто два года терпела. Даже поддержки никакой не было. Была только разгрузка – спорт. На тренировках у меня были друзья, там я могла отдохнуть эмоционально. В целом, это был очень трудный период жизни, с которым я не справилась. Только травмировалась, стала ещё более замкнутой. Если раньше я как-то ещё могла вливаться в компании, зная, что никуда мне от этого не деться, то после школы с этим стало совсем сложно. В университете вела себя очень настороженно, относилась ко всем с предубеждением и ждала, что мне снова сделают больно. В группе, помимо меня, было всего три девочки, но даже им я не доверяла и лишь через какое-то время смогла открыться и впоследствии даже подружиться.

Но всё же с замкнутостью мне более или менее удалось справиться. Помог и университет, и несколько мест работы. А с самой ситуацией не получается до сих пор. Я перенесла этот опыт дальше в свою жизнь, в свою личность. Это сформировало ещё большее недоверие к мужчинам. 

Я выросла в Караганде. До шестого класса училась в казахской школе, и тогда казалось, что меня сильно дразнили. Я отличалась от других детей. Во-первых, мне было очень легко учиться. Во-вторых, я никогда не принадлежала ни к одной группе, со всеми понемногу общалась, но по факту – ни с кем. Я чувствовала себя неприкаянной, и шутки других детей меня обижали.

В седьмом классе я перешла в русскоязычный технический лицей, и вот там осознала, что это такое – когда дразнят всерьёз. Моя обособленность никуда не делась, я по чуть-чуть общалась со всеми, но лучших друзей не было. Учителя давали хорошие знания, но часть из них сквозь пальцы смотрела на то, как мы друг с другом общались, а у остальных была настолько строгая дисциплина, что они просто не видели этого, потому что в классе все молчали. Плюс вот эта учительская классика: «Лучше бы голову дома забыл», «Почему ты не справляешься?», «С такими оценками только дворником работать». Это формировало в каждом классе касты «умных» и «глупых».

Вначале я не очень хорошо училась, была потерянной. Потому что подготовка была совсем другая, язык тоже другой. Ни русского, ни русской литературы у меня никогда не было, а тут прихожу и надо читать «Слово о полку Игореве». К тому же для русской школы у меня слишком тёмная кожа – меня прозвали Обезьяной и Гориллой. Физического насилия не было, только подколки, но каждый день. Мне кажется, в академических школах дети более жестокие. Они какие-то гораздо более изощрённые. Не просто обзывалки, а всегда с подковырками, интригами. Плюс ещё очень давит то, что ты постоянно должен учиться. Мы учились с 9 до 4, было много домашки. Чтобы всё успевать, пришлось бросить баскетбол.

Родителям я рассказывала, но они у меня немного инертные. Они даже на собрания не ходили, потому что привыкли, что я, брат и сестра хорошо учимся, с нами нет никаких проблем. Сама я почему-то ничего не предпринимала. Наверное, терпеть было легче. Часть меня пыталась не воспринимать травлю всерьёз. Типа это шутки и в них ничего такого нет. Было тяжело. Потому что в моём мире все равны, все могут высказывать своё мнение, но не переходя на личности. Мне было непонятно, почему такая агрессия направлена была именно на меня. Это задевало, даже если я не плакала и старалась не показывать эмоций. Какая-то реакция всё равно была, и история продолжалась.

Дразнили у нас ещё двух парней: одного за вздёрнутый носик называли Свином или Кабаном, а второго – Дояркой, на самом деле его зовут Данияр. Прозвище придумала я и в какой-то момент даже почувствовала вину за это. Но всё же это он меня жёстко буллил, а я просто удачно ответила, поэтому терзаться как-то глупо. В восьмом классе старостой стала девочка, с которой я хорошо общалась. Она видела происходящее и очень хотела что-нибудь с этим сделать. В итоге собрала всех одноклассников на разговор. Это была крутая идея, мы все высказались. Если честно, я уже не вспомню, кто и что говорил, но после этого вся травля прекратилась. Ну и ещё, я стала хорошо учиться – это автоматически поднимало статус. Может, они услышали, что мне больно, а может, волна уже затихала, и собрание просто этот процесс ускорило. Но, вероятнее всего, сработало то, что инициатива разобраться в ситуации исходила от детей, а не от учителей или директора.

Сейчас я сама учитель и вижу все эти паттерны. Чаще всего дразнят тех, кто чем-то отличается: внешне, обособленно держится, лучше учится. На моих уроках мы постоянно об этом говорим. В Haileybury я делала проект с девочками, которых дразнили. Мы записывали на аудио истории, накладывали мрачные звуковые эффекты, а в конце выходили в футболках, на которых были написаны причины травли. Мне кажется, поднимать осведомлённость и обсуждать проблемы буллинга очень важно. 

В школе я сама была той, которая травит. Классе в седьмом или восьмом незаметно для всех начали появляться группировки. То есть дети и раньше общались группками по несколько человек, но тут разделение было чётким: эти крутые, те отстой, эти ботаники, те странные. Я была среди красивых и, конечно же, крутых. К старшим классам всё было, как в подростковых киношках – четыре модные чикули с тонной макияжа, свой стол в столовой, большие вечеринки и право решать, кто чего достоин. Собачек в сумочке не носили, но одна как-то притащила в школу змейку, которую выпросила у очередного папика.

Над неугодными мы издевались. Причём своими руками почти никогда ничего не делали – подговаривали других устраивать игнор и прятать или портить вещи, придумывали идиотские прозвища, били по самому больному. Одну девочку рассорили с парнем из другой школы, придумав историю про то, что она лесбиянка и встречается с ним на спор. Ещё одну девочку постоянно гнобили из-за того, что она очень странная – ходила одна, всегда с блокнотом для рисунков и очень тихо разговаривала. Короче, доставалось всем – и пухленьким, и странным, и очкарикам, и тем, кто просто косо посмотрел.

В последнее школьное лето перед 11-м классом я начала общаться с другой компанией. До сих пор не понимаю, как они меня приняли со всем моим тогдашним пафосом. Там очень классные ребята, не замороченные на роскоши и статусе. Музыканты, поэты, художники – хипповая и творческая тусовка. Однажды они меня вытянули на крошечную выставку. Картины были почти волшебными – нереально красивые, с душой нарисованные. Я в искусстве ничего не понимаю, но никак не могла избавиться от мысли, что где-то их уже видела. Когда меня подвели познакомиться с художницей, я обалдела – это та самая девочка, которую мы травили в школе, но в тот момент она была совсем другая. В ней был какой-то мягкий свет, выглядела она совсем не так забито и странно, а говорила вполне громко. Она меня узнала, но виду не подала. Приветливо со мной поговорила, рассказала про свои картины. А я чувствовала себя так, словно упала в деревенский туалет.

Сразу после нашего разговора я убежала домой и потом неделю не выходила из квартиры. Мне было так мерзко от самой себя, от того, как отвратительно я себя вела несколько последних лет. И ещё очень-очень страшно. Я понимала, что не смогу прийти в школу и снова вести себя так же. Но и как что-то поменять без того, чтобы самой не стать жертвой травли, я не понимала. Я бы, наверное, так и сидела в четырёх стенах, если бы мой друг не привёл эту художницу ко мне домой. Мы разговаривали всю ночь напролёт, я бесконечно просила прощения, а она смеялась и говорила, что все мы бываем идиотами, но не у всех хватает мужества это признать. А потом предложила план. Я должна была вернуться в школу как ни в чём не бывало, продолжить общение со своей свитой и попытаться изнутри поменять отношение «элиты» к «простым смертным». У меня это не совсем получилось. Травля продолжилась, но хотя бы не в таких масштабах. Я изо всех сил пыталась переключить внимание красоток на свои проблемы или убедить их, что стебать других людей – это уже не модно.

Я не горжусь тем, что потратила кучу нервов, чтобы попытаться искупить свою вину и сделать последний год для своих жертв чуть более терпимым. Но восхищаюсь добротой тех, кто меня простил и с кем мы теперь даже дружим. Я была ужасной сучкой, и мне до сих пор от себя противно. Но теперь очень остро реагирую на любую несправедливость и угнетения.