Наргиз Шукенова, Айсулу Тойшибекова и Камила Нарышева: «Как нам найти нашу память?» 

Мы много рефлексируем в поиске того, что нам интересно и важно. Мы хотели говорить о культуре и думали о том, какие формы мы могли бы задействовать. Но многое изменилось после 24 февраля. Мы начали активно осмысливать вопрос «Зачем вообще сохранять память?» и пришли к тому, что это вопрос национальной безопасности.

Мне кажется, у нас появилось много ярости внутри, но я рада, что она нашла свой выход – например, через подкаст BAYSA. Мы говорим о том, что с нами происходило в прошлом, и видим, что это вызывает негодование и несогласие – значит, есть нарыв и напряжение. После 24 февраля говорить о памяти – неотъемлемая часть нашей работы. Конечно, хотелось бы создавать только безопасные пространства и учреждать образовательные программы, но похоже мы не можем обойти и другой опыт. 

Нас не определяют наши постколониальное и постсоветское состояния, но мы в них находимся. Но моя часть лекции как раз была о том, что мы больше не можем определять себя исключительно таким образом. В практике работы с памятью необходимо искать то, что может отождествлять нас с самими собой, со своими корнями – как ещё мы можем взаимодействовать с прошлым, которое у нас есть, чтобы определить себя для себя. Если в целом говорить о том, что мы существуем как постколониальные, постсоветские субъекты, это проявляется в том, что нам, казахстанцам и центральноазиатам, очень долгое время было запрещено иметь свою культуру. Существовавшая культура должна была быть угодной сначала царской России, потом Советскому Союзу. Сегодня есть много инициатив, которые стремятся освободиться от этого. Как упомянула Айсулу, нам нужно избавляться от определения того, что всё казахское и центральноазиатское – это что-то местного розлива и недостаточное, не дотягивающее до высокой культуры.

Разумеется, стыд играет большую роль. Нас стыдят за то, что мы не знаем казахского языка, и нас стыдят за то, что мы плохо говорим на русском. Русский действительно является языком колонизации. Но я считаю, что мы можем его принять как свой, потому что здесь он существует в собственной среде – у него есть определённая казахстанская идентичность. При этом нам важно восстанавливать свой собственный язык, потому что многочисленные перемены алфавитов и смены письменности привели к тому, что мы потеряли большую часть нашего языкового наследия. Конечно, мы должны поддерживать друг друга в стремлении восстановить наш язык, с большим пониманием относиться к тем, кто учит его, и искоренять враждебную поляризацию между русскоязычными и казахоязычными.

Здесь важно понимать, что все народы, живущие на территории Казахстана, – жертвы национальных политик. Мы все жертвы одного режима, и я думаю, что без боли невозможно восстановить свою память. В деколониальном повороте есть понятие «колониальная рана» – это рана, которую оставляет за собой колонизация и которую невозможно пережить, если не прожить чувства. Конечно, есть некий порыв пройти этот процесс быстрее и перейти к новой «казаховости», но нам необходимо оплакать наше прошлое, которое мы потеряли. За 30 лет у нас практически не было времени этого сделать. Пусть этот процесс будет долгим, но, только пройдя его, мы сможем восстановиться и говорить о произошедшем с меньшей болью.

Мне кажется, что деколониальные практики дают созидательное русло для агрессии и ярости, которые обязательно возникают, когда узнаёшь болезненное о своём прошлом. Для меня это стало некоторой мотивацией проживать не самые приятные и лёгкие чувства, потому что работа с деколониальным текстом – это в том числе и работа со стыдом. Можно заново прожить эмоции, выразить их на бумаге и испытать некоторое облегчение – прийти к более гармоничному состоянию. Мне кажется, лучшее лекарство от мрачных вещей – это знания и возможность работать с ними, облачать их в удобный формат и делиться с другими людьми. Это про созидание и переработку деструктивной энергии в более позитивное русло.

Наш подкаст BAYSA – тоже об этом. Изучая разные исторические периоды, мы так или иначе подошли к началу XX века и созданию Советского Союза. Это действительно сложная ситуация, когда, с одной стороны, возникло новое государство, а с другой – разрушался многовековой уклад, который возник не на ровном месте. Это практики и устои, благодаря которым кочевые народы жили и процветали, богатое культурное наследие и искусство. Когда ты работаешь с этим материалом, тебя не может не охватить боль и гнев за то, что нас лишили этого. В какой-то момент мне показалось, что Советский Союз – злой эксперимент, из-за которого мы сейчас переживаем травму.

В подкасте мы на самом деле не исследуем ничего нового – мы говорим с людьми, которые десятилетиями изучали казахскую традиционную музыку, работали с архивами и с музыкантами, которые сами играют инструментальную музыку. Думаю, мы выступаем в роли проводников, чтобы эти знания обрели удобную форму и были доступными для широкой аудитории. 

Это всегда вопрос выбора. В этом смысле для меня проблема – выходить в публичное пространство. Я начала свою речь на казахском и думала, что, может быть, мне стоит всё сказать на казахском, но из отзыва одного молодого человека я узнала, что я самая колонизированная. Я не была к этому готова и не знаю, как нам договариваться с самими собой – для меня это большой вызов, потому что память общая и язык общий. Но где учиться эмпатии и бережному общению – я не знаю. Я всегда сверяю свои привилегии, но не готова постоянно испытывать чувство вины. Каждый сам делает выбор в своей ежедневной жизни, но этот вопрос точно не должен стать инструментом агрессии. У нас будет эпизод про песни спецпереселенцев и про народы, которые оказались в Казахстане в ходе насильственного процесса – чеченцы, греки, поляки, корейцы. Мы хотим говорить и об их вкладе в казахстанскую культуру и о том, что казахстанец – это гибридный человек. Но я думаю, что это работа не только отдельных инициатив и частных практиков – это большая государственная задача.

Мне было интересно поработать со звуком, потому что я вижу в этом больше пространства для высказывания. Наргиз была гостьей моего первого подкаста tits talking, в котором мы говорили о материнстве. Как разговорный жанр, он был более прост в производстве – и по времени, и по затраченным усилиям. Но я всегда хотела сделать нарративный подкаст. У меня приличный опыт работы в журналистике, и мне хотелось приносить сюжеты и истории в подкастинг. 

Нам хотелось делать свой медиапродукт, потому что редакции редко могут позволить себе отдельного журналиста, который говорит о культуре и освещает культурные события. Сейчас мы пытаемся формировать сообщество музыковедов и людей, которые готовы писать о культуре. Мы хотим расширить исследовательскую часть нашей организации. Я не могу сказать, что про Батыра уже всё сказано, но это завершённая история – спустя семь лет он становится частью вечности и может продолжать жить в подходах и ценностях.

Мы приглашаем другие институции, которые занимаются исследованием поп-культуры. Например, Руслан Якупов (сооснователь Qazaq Indie) начинал с группы «ВКонтакте». Наша цель – создать цифровой архив популярной казахстанской музыки, и будущее BAYSA – прийти к разговорам об актуальной казахстанской музыке. Мы немного переживали, что можем не поспевать за казахоязычным дискурсом и за теми беседами, которые они ведут на своих площадках, но мы чувствуем потребность говорить и тоже занимать эту территорию.

За BAYSA ещё стоит идея – чтобы создавать новое, нужно хорошо знать фундамент, на котором мы стоим. Конечно, будучи человеком не из музыкальной индустрии, я подхожу к этому как журналист: «Было бы интересно собрать в одном месте историю, которая поможет нам понять себя». У нас есть материал, с которым мы можем работать и создавать качественный продукт, который будет актуален не только в Казахстане. Мы бы хотели, чтобы к нашему подкасту можно было прийти за вдохновением, сделать первый шаг и продолжить изучение в научных библиотеках, смотреть документальные фильмы. Мы делаем BAYSA и на казахском языке, потому что не хотим никого экзотизировать или объективировать. Мы хотим объединяться, потому что пока мы разрозненны, мы уязвимы как культурные институции и в целом как нация.

Тут я испытываю неловкость, потому что не у каждого дядя – популярный певец. Но на самом деле наш архив на Абая открыт для всех, и каждый может прийти и начать вести архив своей семьи. На Украине я смотрела фильм «Земля» Довженко. Они делали этот проект вместе с Даха Браха – озвучивали немое украинское кино с композициями на национальных инструментах. Тогда я задумалась о том, какой фильм был снят на территории Казахстана первым. Если не говорить о фильме «Джут», который по загадочным причинам исчез из всех архивов, первый сохранившийся фильм – это «Турксиб». Но копия, которую мы используем, – это оцифрованная версия Британского института кино, и мы каждый раз платим деньги, чтобы показать этот фильм и посмотреть на то, как выглядели казахи. 

Есть много важных исторических артефактов, относящихся к казахской и центральноазиатской культуре, которые хранятся в российских музеях. Наши исследователи проделали большую работу, чтобы получить доступ в эти архивы и фонды и поработать с материалами. Это очень нездоровая история, что нам нужно проделать огромные географические путешествия, чтобы изучать себя. Конечно, этот вопрос упирается в финансирование, и культурно-исследовательские институции – не самое приоритетное направление для нашего государства. 

Справедливости ради надо сказать, что в нашем архиве есть нереставрированная копия «Турксиба», и это тоже про вопрос отношения к культурному наследию. Я не хочу критиковать государственные институции – это и вопрос ресурса, и доступа к технологиям. Как оцифровывают наши и как это делают британцы – это несравнимо, и поэтому мы вынуждены обращаться к ним. В общем, я призываю всех бережно хранить свои полароиды. Например, у нас ушло два года работы, чтобы создать архив Батыра, к которому мы обращаемся в своей ежедневной практике.

Есть такое направление в истории, как история повседневности. То, что для нас является недалёким прошлым или даже настоящим – предмет исследования историков в будущем. Или даже нынешних исследователей, которые, например, собирают материалы об истории 60-80 годов. То, что для нас кажется очевидным и совсем неинтересным, имеет важную историческую ценность.

Это тоже про взросление. Отдавать память на откуп государству, музеям или архивам – вопрос незрелости, и это тоже нужно прекращать. Снова про личную ответственность каждого отдельного человека. Я думаю, чтобы и здесь не уткнуться в вопрос агрессии, нужно вырасти и делать дело – созидать и создавать.