Мади Мамбетов – о токсичной маскулинности. Часть вторая
31 января 2019
Вот, например, д'Артаньян, пример благородства. В детстве веришь безоговорочно, что это он самый и есть – идеальный мужчина. Смотришь сейчас: забияка, гордец, безрассудный, агрессивный, как бешеный пёс, убивающий играючи, ставящий свою жизнь под неоправданные риски, да и жизнями и здоровьем близких рискующий направо и налево. Отцом и мужем так и не стал. Поведение по отношению к женщинам отвратительное: Миледи обманом втянул в сексуальные отношения, а великий роман закрутил с замужней женщиной. Обе в итоге погибли. Нормально?
Образы раннесоветских мальчишек вызывают спустя годы ужас: этими Павликами Морозовыми да прочими героями пропаганды в детях сызмальства воспитывали подавлять естественный инстинкт самосохранения ради великой идеи – и если условного Кошевого ещё как-то можно понять, то судьба пресловутого Павлика кажется сейчас каким-то кошмаром. Борьба этого революционного пафоса разрушения во имя идеи и потери человеческого лица с гуманистическим началом отлично показана в «Кондуите и Швамбрании» Кассиля – в тридцать пять лет эта книга, в советские времена считавшаяся очень правильно заряженной идеологически, читается совершенно иначе. Только к концу режима появляются мальчики-герои, которые ведут себя как дети – и ведут себя даже лучше: Петров и Васечкин из одноименных фильмов способны демонстрировать нежность и заботу в адрес не только своей любимой Маши, но и друг к другу. И делают это без опаски, что одноклассникиобзовут их «петухами» и заставят «выскакивать один на один» на переменке.
И такими примерами наводнена мировая литература, кино, даже живопись и мультипликация.
В современную эпоху «Дисней», будучи впереди планеты всей, начал потихоньку разбираться с образом мужчины в глазах подрастающего поколения. В «Мулане» 1998 года есть даже песня I'll Make A Man Out Of You. Там тоже дров было наломано немало, но прогресс очевидный: Симба становится «мужчиной» (окей, взрослым львом и королём), не потеряв способности быть нежным и добрым. Интереснейший опыт студия поставила в «Красавице и Чудовище», выбрав титульным героем персонажа, воплощающего сразу два стереотипических образа: красивого, надменного и бессердечного аристократа (принц до трансформации в Чудовище) и брутального буквально зверя, способного внушать ужас и раскидать по клочкам и закоулочкам стаю волков (он же после). К сожалению, самую интересную часть – каким этот самый принц Адам стал после счастливого финала сказки, нам и не показали. Но хочется верить, что это был бы как раз мужчина новой формации.
А потребность в нём острейшая.
Наши страна и общество унаследовали сразу несколько традиций маскулинности. Одна, в силу вполне объективных исторических причин, почти позабытая и теперь «возрождающаяся» (но в очень своеобразных формах) – некая исконно казахская. От неё веет как былинным культом несгибаемой силы и отчаянной смелости батыров сказок и остроумным ловкачеством фольклорных пройдох-мудрецов типа Алдара-Косе и Жиренше. Но уже великого Абая ужасало сочетание в современниках самых низменных черт и той и другой модели – агрессивности, хвастовства и приспособленчества. Сто с лишним лет спустя мы наблюдаем эти характерные черты во всей красе.
Другая традиция – советская официальная, требовавшая формальной принципиальности, но такой, что написание доноса было доблестью, и неофициальная советская, выросшая прямо из доносов. Ведь общество сверху донизу пронизано той особой, с позволения сказать, эстетикой, которая свойственна тюрьмам и застенкам. Зоновская романтика, «владимирский централ» головного мозга.
И это самая токсичная традиция из всех. Поскольку подразумевает следование законам выживания в самой экстремальной ситуации, которую можно представить в наши дни (поскольку тотальных войн уже нет и не будет, а уровень насилия в мире неуклонно снижается), но в мирное время. Все эти «районы» позднесоветского периода и 90-х – это калька жизненного уклада в лагерях для преступников, которую бесчисленные «откинувшиеся» принесли в обычный быт. И эта модель оказалась наиболее живучей и самовоспроизводящейся. Зоновские «понятия», зоновские правила, зоновский жаргон и зоновское же восприятие прекрасного – отсюда и всенародная любовь к шансону, блатняку, «воровской песне», в своих самых возвышенных формах не поднимающаяся выше уровня Ваенги и Лепса.
Эти нормы, так или иначе знакомые всем, до сих пор управляют дискурсом, когда мы говорим о мужественности. Отсюда, например, драма Азамата Тажаякова и Диаса Кадырбаева, двух казахстанских студентов, попавших в тюрьму после теракта в Бостоне 2013 года. Мальчишки избавились от улик, вещей, принадлежащих террористам Царнаевым, следуя принципу «своих не сдают». Нормальный американский студент, увидев в новостях своих знакомых, которым инкриминируют страшное преступление, немедленно обратился бы в полицию и сообщил всё, что знает, чтобы помочь расследованию. Наши же поступили так, как их учила вся жизнь здесь – тайком выкинули улики и увиливали. Так глупо и неправильно. Но у них не было другого выбора. Ментальность определяет наши действия.
Тюремный этот кодекс подразумевает главным принципом выживания доведённый до гротеска лозунг Kill or be killed, «Выживает сильнейший».
Нет более опасного и ложного принципа в наши дни. Выживает и преуспевает умнейший, способный сотрудничать, способный создавать новые связи, умеющий учиться, создавать новые вещи и концепции, понимать других людей. Это справедливо не для наших узколобых плутократов, а для настоящих гигантов – Маск, Цукерберг, Гейтс, Брин.
Но мы все ещё пребываем в том пещерном состоянии сознания, когда для мужчины любое проявление «слабости» смерти подобно. Отсюда неумение извиняться, когда ты неправ. Нежелание попытаться понять оппонента. Рефлекторное стремление сделать выбор не в пользу конструктивного диалога, а ради неприкрытой агрессии. Стремление вечное кому-то чего-то доказать. И вот даже ужасающая статистика смертности и травм на дорогах является плодом воспитания мужчин в Казахстане: какие-то молодцы думают, что занимаются чем-то геройским, разъезжая по встречке или нарушая постоянно ПДД, ни на секунду не загружая свои скорбные головы мыслью о тех жертвах, к которым такое поведение может привести. Или те потоки мата, которые раздаются на Аль-Фараби каждый раз, когда кого-то кто-то подрезал, и площадная эта брань всего лишь цветочки, люди ведь готовы убить друг друга из-за сущей ерунды. И не только на дорогах.
Не только проявления слабости являются анафемой, но и умение слышать друг друга и нормально коммуницировать – под запретом. Сколько раз мальчик за своё детство, вырастая, слышит слова: «Заткнись!», «Не ной!», «Коп солейме!», «Ты чо, баба, что ли?» Венчает это всё жуткий вердикт: мальчики не плачут.
Тоже ложь, тоже опасная и вредная. Все плачут, и это полезно для психики. Когда даже самый благожелательный родитель находит хоть пару минут, чтобы успокоить плачущую дочь («Она же девочка, её надо жалеть!»), и при этом велит сыну немедленно перестать ныть/перечить/жаловаться – он закладывает часовую бомбу. Потому что в результате получится закрытый, неспособный на откровенные и честные коммуникации человек, находящийся в полной изоляции от своих собственных чувств. Этот человек будет срываться из-за пустяков, на ком ему позволит инстинкт самосохранения (младшие, слабые, уязвимые), этот мужчина не сможет нормально разговаривать со своей женой/девушкой/партнёром, этот мужчина даже не будет понимать, отчего он срывается на крик или насилие, почему он так неоправданно жесток с окружающими. Иногда довольно просто поплакать от жалости к самому себе, видит Бог. Но мы так воспитаны, что нам проще погибнуть в драке, вырастить в себе летальную раковую опухоль или получить инфаркт, чем быть слабым.
А ведь быть слабым означает быть человеком.
Продолжение следует…
Первый материал "Мади Мамбетов – о токсичной маскулинности" читать здесь